Думающий ум – это нечто совсем иное, нежели открытое осознавание без разбора, которое позволяет всему раскрыться в должной мере. Ум думает, и, думая о том, что происходит, мы не раскрываем истины. Будда говорил, что эти наставления «открыты как на ладони». Чистый ум. Когда налицо отвращение, оно закрепощает тело и ум. Позже, когда это тонкое общение получит развитие, оно будет напоминать практику медитации любящей доброты. Умрите, погрузитесь в него. Когда мы ясно видим эти препятствия такими, каковы они есть, они не создают дальнейшей кармы. Наше недоверие к себе подкреплено чувством, что мы – единственные люди, которым случилось солгать или украсть, что в нас скрыты какие-то глубокие недостатки. Позвольте себе умереть. Это заблуждение. Каждое мгновенье этой практики есть также и ее цель: внимательность, простая чуткость к тому, что есть. Важно ощутить тело; а когда мы на что-то опираемся, увеличивается тяга к засыпанию. Мы переживаем прохождение помысла через эту пустоту и хотим узнать, что происходит; но этот интерес отмечается, как всего лишь еще один пузырь, проплывающий в открытом просторе, который мы так долго принимали за твердое, драгоценное «я». Мы обращаемся к этому тонко настроенному механизму диагностики, чтобы увидеть то, что вызвано к жизни, как лучше всего сохранить равновесие. Сердце не наклеивает ярлыков, не манипулирует ими; оно просто дозволяет. К несчастью, многие из нас настолько оглушены своим телом, что с трудом когда-либо переживают этот уровень осознавания, если не почувствуют эмоцию грубейшего типа, подобную страху или гневу. Войдите в это тело опознавания, которое переживает звук, как слушанье, которое переживает свет, как виденье, которое чувствует вкус, которое познает жизнь, когда она пережита в этой весомой форме. Ум и есть медитация. Сначала мы обнаруживаем, что есть много такого, чего прежде не осознавали: к примеру, в ощущении руки на телефонной трубке мы не различали холодка пластмассы; или же, поднимая эту трубку, мы не замечали напряжения мускулов руки; мы не замечали прикосновения трубки к уху или даже намерения говорить. В действительности нет никакой цели, кроме познавания того, что происходит именно сейчас. Отделенности нет нигде, кроме ума. Внимание направлено именно на это осязательное чувство. Мы мало властны над тем, что возникает в уме. Это нечто реальное, то, что мы способны пережить. Это олицетворение страха и сопротивления, конкретизированное в отношении к некоторой части самих себя, которую мы не постигаем, и в отделенности от нее; и эта часть – наше умирание. Мы существуем везде сразу, совершенно такие, как есть, законченные. Попытки скрыться от этих отрицательных состояний, отвлечься или убежать, послужат для них просто приглашением вернуться в силу отрицательной привязанности. И я сижу с ними и позволяю себе войти в это чувство; но я вхожу в такое состояние, взяв с собой понимание того процесса, того контекста, в котором мы все существуем. Осознавание проникает в тонкие ощущения, сопутствующие каждому дыханию. Каждое дыхание, входящее в весомое тело, переживается этим более легким телом в виде ощущения. И если мы видим, что вот-вот потеряемся в какой-нибудь мысли, в какой-то эмоции, в каком-то желании, мы все-таки располагаем моментом выбора: «Я делал это уже десять раз и потом всегда жалел о случившемся; и вот опять то же самое. У него нет корысти в том, чем мы представляемся самим себе или миру. И один из способов потеряться в нем – это говорить: «Я не сержусь!» Дайте возможность ощущению возникать, как ему возникается, в любом месте тела: в голове или в плечах, в руках или в торсе, в бедрах, в силе тяжести, которая чувствуется на подушке или на полу, в ногах, в ступнях, в руках. Пристально наблюдая за умом, мы можем увидеть, как разочарование превращается в гнев. Никакого тела, никакого ума. Но вот он вернулся в Соединенные Штаты и вскоре по возвращении отправился с визитом к хорошо известному корейскому дзэнскому наставнику. Затем мы возвращаемся с кривой усмешкой, полные понимания – это был всего лишь образ взрыва, всего лишь помысел – вагон. Мы следим за тем, поймал ли он нас, пока вагон не скроется из виду. Ведь сказано в самом деле, что ангелы способны летать потому, что относятся к себе с легкостью. Мы замечаем, что можем яснее почувствовать надлежащий ответ на условия данного момента. И когда осознавание глубже проникнет в этот поток, мы почувствуем, что естественное состояние нашего бытия, которое кто-то называет «умом мудрости» или «природой Будды», подобно солнцу: оно всегда сияет и всегда присутствует, хотя часто бывает скрыто облаками. Но «непросветленный» или «просветленный» – оба эти выражения всего лишь слова, всего лишь помыслы. Только «бытность». Движение от необладания к обладанию составляет господствующее переживание удовлетворенности, которое позволяет естественная система нашего желания. Поэтому они редко переживают великую силу медитации, когда она прорывается сквозь отрицательные состояния и неудобства и открывает обширную перспективу, где возможно освобождение от такого рабства. Но когда я сижу с кем-то, я могу войти в него, я как будто почти становлюсь им. И пока мы пытаемся удовлетворить желания, мы растим нужды. Почувствуйте, как огонь гасится этой открытостью сердца. Почувствуйте сбитость торса и тела. «Да будем все мы счастливы!» Не забывайте себя; вы – тоже еще одно прекрасное существо. Когда его оболочка была еще зеленой, мы могли бы сбить его камнем и с трудом расколоть; но когда орех созрел, для того, чтобы его скорлупа раскололась, хватит и легкого удара. Прочувствуйте напряжение, одинокость, отделенность гнева, его огонь. Эти доводы возникают вследствие обусловленности, весьма ценной для наблюдения. Идите далее сейчас же. Наши действия будут внимательны и увеличат осознавание. Наши действия возникают вне осознавания того, чем они мотивированы. Американский индеец говорил о Великой Петле, которая охраняет всех людей. А привязанность к какому-нибудь переживанию, как к достижению или завоеванной истине, отвлекает внимание от реальности следующего мгновенья. Поскольку мы обычно мыслим в двух измерениях, мы думаем, что нам достаточно просто прыгнуть в центр, и это будет внезапным пробуждением. Никакого противодействия, никакой отдельности. Нет слуха, нет вкуса, нет обоняния. В раннем детстве, неуверенно шагая по полу, мы можем почувствовать, что хочется писать – и писаем прямо на пол. По мере того, как мы приступаем к развитию этого осознавания всего без разбора, то, что попадает в пределы поля осознавания, оказывается весьма примечательным: мы начинаем видеть корень, из которого растет мысль. Мы перестали выказывать страх или одиночество, но этим одиночества не прогонишь. Конечно, не все виды боли дадут нам возможность такого значительного простора. Скажем, какая-нибудь книга может утверждать, что все живые существа суть одно. Почувствуйте ощущения, ежемгновенно порождаемые жизнью во всем туловище, во всем теле. Затем мягко вернитесь к дыханию. Мы видим, как появляются эмоции, как они проплывают в пустоте; и мы вспоминаем, что эта пустота – как раз то, что мы есть. Конечный момент. Они пользовались неудобством и своим противодействием ему как методом, позволяющим отбросить прочь все свои ограничения; но это делалось таким образом, чтобы не создавать еще одного «я». Эгоизм не заставляет нас чувствовать себя отдельными. Что я за болван!. Целый день я повторяю: „ом мани падме бык, ом мани падме бык!“» Здесь брови мастера поднимаются вверх на два дюйма, и он восклицает: «Что такое?! Не „ом мани падме бык“, а „ом мани падме хум“. Он просто может переживать бытие. Тело может стать весьма чувствительным диагностическим инструментом; оно может сигнализировать о том, что с нами происходит; оно способно даже обнаруживать переживания других людей, когда мы улавливаем на уровне чувства психические состояния окружающих нас лиц. Я не оказывал им никакой помощи; и у моего действия был тонкий привкус превосходства и господствования. Возникает и исчезает весь фон происходящего. Сосредоточенность обладает способностью направлять это осознавание, заострять его. Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Мы можем экспериментировать со своей практикой, чтобы увидеть для себя, что происходит в нас. Чтобы развить сосредоточенность, мы избираем какой-нибудь единственный объект осознавания; это тогда основной объект, и вниманию должно «приходить на ум», возвращаться к нему и удерживаться на нем. Ум приходит и уходит. Ум на деле колеблется по тысяче раз в день между такими различными состояниями. То, как мы реагируем, создает следующее мгновенье и обусловливает то, как мы отнесемся к этому же объекту в будущем. Мы переживаем не столько само виденье, сколько то, что думаем о видимом, не столько то, что слышим, сколько то, что думаем о слушаемом. Когда начинают распадаться границы того, кем мы себя считали, мы позволяем себе умереть, как отдельности, и переживаем единство со всем существованием. Леность и вялость, подобно другим препятствиям, могут зайти настолько глубоко, что станут частью нашего характера, способом нашего отношения к миру. Вся мелодрама наших попыток завоевать свободу многое выиграет, если мы дадим возможность уравновесить их хорошо развитым чувством юмора. Освободитесь. Затеряться в формах ума за пределами самих себя – это проклятье. «Да вступите вы в свою радость, в свою полноту! Да будете вы свободны от всех страданий!» Сосредоточенно направляйте этому любимому вами человеку благожелательность. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш. склонность следовать за блуждающими помыслами с привычными, осуждающими комментариями, а затем, когда мы узнаем свое осуждение, реагировать таким образом: «Черт возьми, я опять осуждаю!» Мы критикуем критический ум. Когда однажды мы прозреваем сквозь эту сновидную отдельность, мы узнаем, что в реальности нет никого, кто должен умереть, что это только иллюзия отдельности, которая снова и снова принимает рождения. Эти объекты ума не обязательно должны быть помехами; на самом деле, будучи ясно видимым, ни один такой объект не станет помехой. Мы должны открыть карму в самих себе, открыть ее не как понятие, а как протекающий; процесс, как раскрытие. Полностью ушли. В нас есть место для всего этого. Будда уподоблял гнев подбиранию горящего уголька голыми руками с намерением бросить его в другого человека; все это время мы сами опалены, обожжены гневом. Но этот ум, который комментирует самого себя с напряжением суждения, не пускает тот простор, в котором существует пространство для всего бытия в целом. Развитие осознавания означает не только знание того, что мы вовлечены в некоторый поступок, но также и распознание намерения, реакцией на которое он является. Чем более мы принимаем свой гнев, свою одинокость, системы своих желаний, тем более мы способны слушать других, тем более способны слушать самих себя. Постоянно меняются мнения; постоянно меняется ум; постоянно меняется тело; постоянно меняется мир; постоянно меняются наши взаимоотношения. Я подумал, что отсюда нет выхода; и не понимал, что та сила, благодаря которой я распознал это состояние страдания, сама по себе была выходом. Как ни смехотворно, но большую часть времени дело обстояло именно так; особенно заметным это бывало в ресторанах, когда я прислушивался к людям за соседними столиками. Медитация и есть равновесие осознавания, сосредоточенности и энергии. Другие – из желания понять, что есть ум. Когда мы «упорно работаем над собой», мы иногда отталкиваем свой легкий ум, свое счастье быть прежде всего на пути. Мы построили воображаемое «я», которое непрерывно подвергает фильтрации содержание ума и выбирает такое состояние его, которое заслуживает существования. Мы занимаемся практикой не потому, что нам нравится тот или иной учитель, не потому, что наставления поданы притягательно, не потому, что нам нравятся люди, их практикующие, не потому даже, что мы восхищаемся кем-то, кто как будто работает по этому методу. Мгновенье критикующего ума, затерявшегося в отождествлении со старыми предпочтениями, – это мгновенье забвения, мгновенье незнания. Но мы-то здесь не страдаем! Я не страдаю, чтоб им!» Но когда я увидел объем своих нужд, это показало мне, насколько глубоко и тонко мой личный мир создан неудовлетворенностью; и это видение избавило меня от множества вожделений, от помыслов, что-де все мои желания должны быть удовлетворены, о том, что я принужден реагировать на все, что возникает у меня в уме. В течение жизни многие обстоятельства даны кармически; одно из них – то, что с каждым объектом ума возникают кармически обусловленные чувства притяжения или отталкивания, а иногда и безразличия. Этот «внутренний диалог» всегда комментирует, выносит суждения, планирует. Мы почти никогда не переживаем то, чем является боль, непосредственно, так как наша реакция на нее оказывается настолько немедленной, что большая часть того, что мы называем болью, в действительности представляет собой наше переживание сопротивления этому явлению. Что было причиной первого кармического действия, которое повело ко всем остальным? Будда говорил, что вопрос «что было началом кармы?» неразрешим; его исследование могло бы расстроить ум. Только форма. Прозрения, возникающие в уме мудрости, часто переживаются в виде внезапных, бессловесных пониманий того, какими являются вещи. Мы наблюдаем естественный процесс ума и обнаруживаем, сколь много из того, что мы лелеяли и считали собой, есть по сути вещей безличные явления, проходящие одно за другим. Тот, который спрашивает: «Кто же наблюдает?» – это еще одна мгновенная вспышка мысли, замеченной нами; нет «никого», кто наблюдает; налицо только осознавание. На самом деле наблюдение беспокойства может оказаться захватывающе интересной медитацией, потому что беспокойство и скука представляют собой различные аспекты одного и того же возбуждения внутри ума, который вновь и вновь хочет встать и что-нибудь сделать , чтобы осуществить свое желание. Мы не крадем, не убиваем. Если наблюдаешь желание, нужда перестает искать объект, чтобы удовлетвориться, и сама нужда становится объектом внимания; тогда поглощается тот импульс, который ведет к поступку. Демоны – это не нетерпенье; демоны – это наша привязанность, наше отвращение, наше нетерпенье по отношению к своему нетерпенью. Мотивы для занятий медитацией зачастую оказываются у разных людей совершенно различными. Есть также и такие вещи, которые мы получаем, а получив, не хотим иметь; и это нас по-настоящему расстраивает. Хотя «я» представляет собой удобное средство повествования о внутренней перемене, где же можно увидеть это «я» в любом другом месте? Но рассудочный ум говорит: «Даже несмотря на то, что ты не можешь найти прочное отдельное „я“, оно все-таки есть». Тогда можно относиться к физической смерти с уважением, можно почитать ее, как чудесную возможность в процессе перехода из одного тела в другое, возможность для осознавания, которое признает относительность всего, что мы воображаем реальным, возможность гигантского прорыва. Каждое дыхание, входящее в весомое тело, поддерживает это легкое тело, сохраняет равновесие, позволяющее оставаться этому телу осознавания. Мы можем сохранять преданность какой-то единственной практике, не проявляя неподвижность, не впадая в предрассудки. Это не обязательно похоть, хотя она, несомненно, представляет собой легко узнаваемый аспект алчности. Держаться за какую-нибудь точку круга – значит потерять свою первоначальную природу, потому что там нет такого места, откуда мы начинаем, и такого места, где мы заканчиваем. Дон Хуан говорит о «контролируемом безумии», что является его способом выразить то чувство абсурда, в котором проявляется почтение к чуду, каким является даже пребывание здесь ради совместной работы. Большая часть того, в чем мы видим мотивацию «я», приходит от чувства никчемности. Как и у ребенка, которому все время велят что-то делать, которого постоянно побуждают не доверять своему самому естественному побуждению, – так и где-то внутри нас существует глубокое чувство утраты, и оно иногда порождает глубинный гнев. Смерть «я» может быть полной страха перед освобождением, перед шагом в пустоту, страхом перед мыслями о том, как ничто не остановит наше падение, непризнанием пустоты нашей истинной природы. Даже если мы сможем распознавать состояние своего ума один раз в час, эта практика отметок происходящего, когда оно имеет место, уменьшит напряженность самоотождествления с такими состояниями и даст больше простора всему дню. У меня есть знакомая, которой в ее жизни приходилось очень туго. Освободитесь от мыслей. Ад – это сопротивление. Поэтому мы сидим и говорим: «Вот мое беспокойство», – и видим в нем своего демона. Тут же к нам подходит мама или папа и говорит: «Нет, нет! Нехорошо, так не делай!» А ведь мы ничего и не делали , мы только пустили струйку; просто через нас что-то естественно проявилось. Позвольте себе умереть. Оставайтесь простыми и легкими. Это захватывающий процесс. Когда вы способны принять неудобство, такая способность позволяет вам установить равновесие ума. Простите себя. Интересно отметить, что даже в удовлетворении желания само чувство удовлетворенности имеет место только в процессе движения от необладания к обладанию. Когда мы постепенно пробуждаемся, мы замечаем созревание некоторых качеств ума. Да освобожусь я от всего, что причиняет мне страдания!» Пожелайте себе добра. А на что похожи чувства великодушия, открытости, доброты, любви? При них ощущаются теплота и открытость; мы чувствуем себя очень удобно. Нет ничего необычного в том, что чувство никчемности становится более отчетливым; нам кажется, что оно усугубляется по мере того, как сознавание становится глубже и раскрывает все большее число наших глубоких наклонностей. Поскольку мы обычно мыслим в двух измерениях, мы думаем, что нам достаточно просто прыгнуть в центр, и это будет внезапным пробуждением. К тому времени, когда ему нужно вернуться к наставнику, он чувствует себя счастливее, чем когда-либо прежде. Малый ум, отождествлявший себя со всем этим вздором, начинает расти и расти, начинает включать даже самого себя в более обширный ум, настолько более обширный, что в нем находится место для всего и каждого, включая и сам поезд, и наблюдателя. Она знала, что работу необходимо выполнить, и взялась за нее. Вместо того, чтобы говорить вслух, мы обнаруживаем, что способны безмолвно посылать мысли сердцем. Чтобы послать любящую доброту другому человеку, мы сначала должны находиться внутри своего сердца. Нет ничего такого, от чего нужно прятаться; мы можем сказать: «Ух ты! И внутри меня находится этот хлам?» Но это есть «я» до тех пор, покуда мы это прячем. Их страдания, – их карма – эта правда ; но такое понимание должно прийти из глубокого переживания данного момента, из сердца, а не из головы. Отметки делаются с легким, всеобъемлющим узнаванием, которое не зависит от употребляемого языка; оно применяется только для того, чтобы удержать ум в состоянии бдительности по отношению к собственному его процессу. Сосредоточенность обладает способностью направлять это осознавание, заострять его. Существует столько недоверия к нашему естественному бытию, что многие люди убеждены в том, что человек по природе зол. Когда мы переносим внимание на уровень ощущения, мы меньше вязнем в словесном уровне, на котором тон задает всё многоголосие мысли, обычно находящееся во «внутреннем диалоге». Не держитесь ни за что. Если понимаешь ум, то не зависишь от его милости; а если не понимаешь, теряешься в его дебрях. Вопрос о правильных средствах к существованию – это не просто вопрос о справедливом доходе; это вопрос о правилыюй жизни. Но привязанность к этим состояниям представляет собой тонкую форму недовольства. Каждое мгновенье столь драгоценно. Отдайтесь дыханию. Правильный образ жизни оказывается более ясным и менее проблематичным путем, и его радость расширяет доступ к уму-мудрости. Другой вид даров называется «дружеским» даром, когда мы даем от всего сердца. Тяжесть ягодиц на подушке, ощущение плотности в точке соприкосновения с полом. Пусть вся комната, все эти люди пребудут в вашем сердце. После бесчисленных извинений крестьянин возвращается домой; он опечален и несколько пал духом. Он полон шума и старых знаний. Мы не хотим работать на бойне, мы не хотим быть палачами; мы хотим облегчать горе, а не причинять его. Парение сразу же за пределами границ того, что мы иногда воображаем вполне разумным, мысль: «Не делает ли все это меня немного шизоидным?» – все это проходит через ум, который не отождествляет себя со своим содержанием, а только отмечает: «Помыслы, помыслы» «…Хм, что же реально?» «…Помыслы, помыслы», – всякая мысль о том, кто мы такие, не может быть принята, и мы держимся за нее не более чем тысячную долю секунды, – и все же вот мы: рассудок не знает, на какой путь ему свернуть, а сердце совсем не озабочено. Мы начинаем переживать помыслы и психические состояния во всей своей системе; затем чувство и думание становятся не слишком уж отличными один от другого аспектами одного и того же процесса. Анализирование спрашивает: «Кто такой я сейчас? Что заставило все получиться именно таким? Как все это пришло сюда?» Иногда мы даже пытаемся отследить свои последние мысли, чтобы установить, как ум попал туда, где сейчас находится. Пусть ваша любовь распространится на каждого человека в доме, где вы живете, где сидите в медитации. Она существует сама по себе; ее существование не зависит ни от каких условий. Пусть все они вернутся в поток жизненной силы. Уму очень трудно раскрыть собственную работу. Когда мы наблюдаем возникновение и исчезновение сотен новых воплощений в течение часа, мы переживаем рождение и смерть на очень глубоком уровне. Нет никакой возможности описать плод, так как неважно какими бы словами мы ни пытались описывать его, мы все еще описываем цветок. Я относился весьма критически к их способу общения, к тому, кем они, по моему мнению, считали себя. Такие попытки только затягивают узлы. Тогда может возникнуть все, что угодно. Откуда же берется это чувство никчемности? Дело, кажется, обстоит так: нам велят не доверять своему естественному бытию, учат такому недоверию; мы им обусловлены. Иногда, когда мы медитируем и оказываемся увлечены помыслом, у нас появляется склонность думать: «Проклятье, я опять забылся в помыслах!» – т. Но в чем же действительно заключается действие мудрости, или знания? Для чего оно нужно? В больничных палатах так много притворства. И мы снова глядим прямо перед собой, только на процесс прохождения вагонов; и вот в одном из них оказываемся мы сами, и мы бьем свою жену. Акт дарения является хорошим примером того, как не надо теряться в анализе мотивации. Медитация – это видеть все то, что мы такое. Мы можем убеждать себя не стремиться к высочайшему переживанию, потому что знаем, что оно представляет собой всего лишь часть преходящего зрелища; тем не менее иногда мы отмечаем, как обусловленный ум жаждет стать чем-то иным, нежели то, что он есть. Оно никого не вовлекает насильно в мою карму. Но «непросветленный» или «просветленный» – оба эти выражения всего лишь слова, всего лишь помыслы. В каждом прозрачном вагоне находится какой-то помысел. Мы занимаемся практикой не потому, что нам нравится тот или иной учитель, не потому, что наставления поданы притягательно, не потому, что нам нравятся люди, их практикующие, не потому даже, что мы восхищаемся кем-то, кто как будто работает по этому методу. Например, есть вещи, которые нам нужны, но, возможно, никогда нам не встретятся, или такие, что мы получаем их лишь время от времени, или такие, которые не остаются с нами надолго. Чем раньше мы замечаем возникновение настроений и помыслов, тем скорее понимаем, что они представляют собой просто кармические плоды прошлого, и тем легче можно будет их отпустить. Мы же – часть мира. Мы отождествляем себя с этим вагоном, потому что он для нас что-то «значит». Каждое дыхание, входящее в весомое тело, поддерживает это легкое тело, сохраняет равновесие, позволяющее оставаться этому телу осознавания. Привязанность к таким понятиям создает желание, чтобы мир соответствовал нашему представлению о том, каким ему быть; но перемены зачастую сталкивают наши представления с весьма отличной от них реальностью, что может вызвать в нас чувство гнева или поражения; и мы окажемся как-то отъединенными от истины вещей из-за негибкой связанности своею точкой зрения. Да научимся мы просто быть в одном мгновенье за раз. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя. Мы наблюдаем естественный процесс ума и обнаруживаем, сколь много из того, что мы лелеяли и считали собой, есть по сути вещей безличные явления, проходящие одно за другим. Нередко именно тревога не дает возможности решения какой-нибудь проблемы. Рождение. Да будут все наши раны, все наши страдания – да будут они исцелены силой нашей любви к себе и друг к другу. Так мы учимся не держаться даже за свою боль. Так вот, что же это было – внезапное ли пробуждение или плод постепенного? Несомненно, он до того много раз бросал камни лопатой, много раз попадал ими в ствол бамбука; но сейчас он дозрел. Но в чем же действительно заключается действие мудрости, или знания? Для чего оно нужно? Он застит свет нашей природной мудрости; сужает наше виденье того, что мы есть; производит много шуму и привлекает наше внимание только к доле той реальности, в которой мы существуем. Как-то в тюрьме Соледад наша группа обсуждала наилучший распорядок дня. Временами это участие будет очень ясно воспринято каким-то лицом, и тогда произойдет перемена настроения; изменится вся вибрация помещения. Анализирование спрашивает: «Кто такой я сейчас? Что заставило все получиться именно таким? Как все это пришло сюда?» Иногда мы даже пытаемся отследить свои последние мысли, чтобы установить, как ум попал туда, где сейчас находится. Если мы чересчур близки к какому-то помыслу или состоянию ума, если мы на самой их вершине, – то налицо давление, натуга, в которых для естественного потока не достает того пространства, которое ему необходимо, чтобы стать видимым во всей своей целостности. Каждый раз, когда его голова падала вниз, глаза раскрывались, и он видел перед собой зияющую пропасть. Возникает и исчезает весь фон происходящего. Но на более глубоком уровне внутри ума есть движение, которое можно почувствовать, когда мы более не полагаемся на слова, когда просто переживаем. Почувствуйте возникающие физические ощущения. Осознавание всего, что получает преобладание, возвращается к ощущению дыхания. Таким образом, постепенное пробуждение не так уж и отличается от внезапного. Это желание быть в другом месте, желание, чтобы вещи были иными. Да раскроют они радость своего истинного „я“. При этом передаются не слова, а намерения; здесь сообщаются состояния ума, заботливое отношение. Тогда мы видим, что «сердце» и «ум» – это термины, удобные для употребления; но они могут оказаться ограничителями нашего понимания, если превратятся в понятия, усиливающие расчлененность ума. Мой друг сказал, что он не желает метода, который предлагает лишь постепенное пробуждение; ему хотелось огромной вспышки – и чтобы со всем раз и навсегда разделаться. Когда мы наблюдаем ум, мы видим, как мелок помысел, потому что движение его лежит большей частью в области слов. Благодаря признанию областей обиды и вины, благодаря освобождению от своей оторванности от других и от собственного глубинного «я», мы посылаем сперва себе, а затем и другим чувства благожелательности, пользуясь такими словами, как: «Да буду я счастлив, да буду я свободен от страдания». Оно было приобретено за время многих жизней, если не за миллиарды мгновений ума в этой жизни, когда нам говорили, что мы поступаем неправильно или неадекватно, и когда мы сами так думали. Если имеет место боль, мы расслабляемся кругом нее и отмечаем ее: «боль, боль», – или каким-нибудь другим словом, естественным для нашего чувствования. Поэтому мы сидим и говорим: «Вот мое беспокойство», – и видим в нем своего демона. Все тело расслаблено. Мы следим за тем, поймал ли он нас, пока вагон не скроется из виду. Переживание первых трех реальностей, которые все обусловлены теми способами, какими мы переживали их в прошлом, открывает путь к переживанию четвертой. Мы так переполнены искусными средствами, способами завоевать свет, что всеми своими делами препятствуем проявлению своей естественной мудрости. Да полюбят они себя, да придут они к своему счастью. Когда осознавание проникает глубже, необходимость в отметках для поддержания острой бдительности по отношению к присутствующему объекту может отпасть. И пока мы пытаемся удовлетворить желания, мы растим нужды. Если мы пребываем в сердце, если мы обращаем внимание на то, что действительно чувствуем, мы будем способны при каждой мысли ощутить, что будет здоровым, а что нездоровым, что полезно и благотворно, а что окажется вредным. Вынесенное на свет, оно не имеет над нами власти, не устремится к действию. Пока мы отождествляем себя с содержанием ума, мы не свободны по-настоящему. Вместе с добротой к самим себе мы развиваем сочувствие к тем трудностям, которые возникают во время постепенного пробуждения. По мере того, как эта практика становится все более зрелой, начинаешь больше доверять себе. В качестве средства, противодействующего упорной вялости, одному моему другу, бывшему монахом в Таиланде, учитель предписал продолжать медитацию, сидя на краю глубокого колодца. Самое большое, что может сделать книга, подобная этой, – подготовить нас к предстоящей практике. Когда он собирается удалиться, мастер говорит ему: «Работай с этой мантрой каждый день и возвращайся ко мне через месяц – расскажешь, как у тебя идут дела». А когда мы осознаем тот факт, что захвачены проблемой, мы уже освобождаемся. А потом открывается вот что: ничто из желанного не в состоянии дать нам удовлетворения надолго, ибо все текуче, ничто не остается навсегда. Когда же чувство никчемности отпадает, опора для «я» значительно уменьшается. Пусть каждое дыхание уйдет. Работа, которая нас пробудит, – это проявление острого осознавания никчемности без его осуждения. Мы учимся читать самих себя, чувствуя и глубоко прислушиваясь к тому, как мы реагируем на то, что появляется на нашем пути. Поэтому мы сидим и говорим: «Вот мое беспокойство», – и видим в нем своего демона. Мы можем наблюдать, как неосуществленное желание внезапным рывком переходит в гнев. Почувствуйте его плотность; почувствуйте силу тяжести, когда ягодицы покоятся на подушке, а колени касаются пола. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Как если бы оно приближалось, проходя через обширное пространство. Идите в чистое, открытое сиянье своей изначальной природы. Продолжает существовать этот тонкий «кто-то», переживающий все это и желающий продолжения раскрытия. Часто мы имеем возможность выбора – действовать или не действовать, если видим намерение, хотя иногда давление кармы оказывается столь значительным, что мы отмечаем его и все же снова теряемся в повторном действии. Всякий раз, когда мы узнаем что-то новое, мы отвергаем какое-то старое мнение; мы меняем мнения. А в следующем вагоне рычит лев; он преследует кого-то, похожего на нас. Восприимчивые и живые, полные чувства. Пусть оно уйдет. Полные ощущения. Я должен быть способен принять всего себя. Такой ученик, достаточно чистый, чтобы не осуждать даже видимые недостатки своего учителя, хранит пришедшие через него чистейшие поучения и повсюду находит мудрость. А когда мы осознаем тот факт, что захвачены проблемой, мы уже освобождаемся. Освободитесь от своего знания. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя. Может даже оказаться полезным постоять немного в состоянии внимания. Фактически установление контакта возможно как раз на уровне этой одинаковости. О том, как гнев отпадает, как развязываются узлы, как они растворяются в этой открытости тепла и терпенья. Если же мы чувствуем к нему отвращения, мы стараемся оттолкнуть его подальше. Но когда возникает разочарование, часто за ним следует гнев. По мере того, как мы проникаем все глубже и глубже, становится очевидным, что как раз ясность виденья питает наше раскрытие, тогда как сам наблюдаемый объект имеет мало значения. Он узнан до того, как выразился в словах или в поступках, до того, как вышел из-под контроля. Осознавание идет вперед от мгновенья к мгновенью; оно идет так же, как всегда. Но это говорит сам думающий ум. И осознавание, не останавливаясь нигде, сразу же оказывается повсюду. Развитие ума, который ни к чему не привязан, открывает путь к мудрости. Наша пагубная склонность всегда быть «правыми» оказывается большой преградой для истины. «Конечно, я могу видеть, как это верно: ведь у каждого из них есть тело, у каждого из них есть ум, у каждого есть эмоции, каждый ест и каждый дышит; все мы живем на этой планете. Хотя существует множество препятствий, их обыкновенно делят на пять главных разрядов; это, если хотите, пять врагов уравновешенного ума. Когда твердо соблюдаешь ежедневность практики, то общая внимательность становится заметной и в ходе всего дня. Но нам нет необходимости обращаться к писаниям, чтобы узнать то, о чем нам возвещает сердце. Поле ощущений внутри тела может быть использовано, как пузырьковая камера Вильсона, в которой находится тонкий туман, где можно увидеть даже мельчайшие космические частицы. Христос сказал: «Не судите, да не судимы будете». Таковы неизбежные кармические данные. Освободитесь и от самоосуждения. К тому времени, когда ему нужно вернуться к наставнику, он чувствует себя счастливее, чем когда-либо прежде. Мы видим помысел: «Я чересчур беспокоен, чтобы сидеть и медитировать». Есть образ, полезный для понимания процесса пробуждения; это – плод на дереве. Они говорят о себе с такой любовью, потому что открыли возможность позаботиться о нелюбимом, что было прежде для них недостижимо. Мы отмечаем, что множество отрицательных чувств, таких как страх и сомнение, с которыми мы долгое время отождествляли себя, утрачивают свое преобладание по мере того, как ум развивает более широкое осознавание. Пусть все это свободно войдет в обширное пространство жизненной силы. Чем скорее такие состояния будут отмечены, уже когда они начинают оформляться в уме, тем скорее можно будет от них избавиться, тем меньше силы будут они иметь для того, чтобы вызвать самоотождествление. Видно воочию, что все это – поток постоянных перемен, приход и уход, и каждый миг ведет к следующему. Мы отождествляемся с ними, мы по-настоящему держимся за эти виды обусловленности. е. Мы можем довериться осознаванию, которое не мешает усмотреть в суждении всего лишь часть потока, результат предыдущего обусловливания, который не обязан как-то направлять или ограничивать весь этот обширный ум. Время жизни окончено. Когда мы располагаем достаточным состраданием, достаточным терпеньем по отношению к себе, чтобы позволить такому состоянию появиться и быть видимым, оно медленно распадается. Все тоньше и тоньше; пусть все просто будет. Вместо того, чтобы избегать боли, мы проникаем в ее глубину. Они приходят и уходят, как пузыри. Первая из этих реальностей – стихии, из которых мы составлены. Мы более не обнаруживаем мыслей: «Зачем я это сказал? Почему не доверял себе? Как я мог позволить себе повторно впасть в это состояние?» Потому также и методы могут быть истинными только на мгновенье; это орудия, которыми пользуются и затем откладывают их в сторону. Они приходят и уходят, как пузыри. Мы можем действительно чувствовать, что для кого-то медитация благотворна, но наше сомнение в самих себе убеждает нас, что мы-то просто не способны на какой-либо прогресс. Поле ощущений внутри тела может быть использовано, как пузырьковая камера Вильсона, в которой находится тонкий туман, где можно увидеть даже мельчайшие космические частицы. Она не является специфической, ежемгновенной, такой, какой бывает во время сидячей медитации, – ведь наша повседневность так активна и полна старых привычек и отвлекающих факторов; однако постепенно механичность нашей реакции на окружающее попадает в свет осознавания и становится основанием для постоянной практики, будь то во время вождения автомобиля, приготовления пищи, ухода за детьми, ответов по телефону или заваривания чая. Ум понемногу меняет обусловленность, чтобы видеть то, что он делает. Временами практика медитации может быть даже неприятной; но медитация питает наше счастье, раскрывая нашу существенную природу, позволяя нам пребывать в этой завершенности. Два человека находятся в этой комнате, и они находятся в ней в силу кармы. Такая внимательность к чувственному удовлетворению часто может служить противоядием по отношению к чувственным желаниям. Мы видим возникновение и исчезновение сознания, всего, что считали собой. Потом мы увидим, что эта жажда «разделаться с ними» создает следующее состояние ума. Эти враждующие системы желаний могут желать сделать что-то в одно определенное, но не в другое время. Целый день я повторяю: „ом мани падме бык, ом мани падме бык!“» Здесь брови мастера поднимаются вверх на два дюйма, и он восклицает: «Что такое?! Не „ом мани падме бык“, а „ом мани падме хум“. Хорошо впустить гнев и выпустить. И вот большую часть времени внутри нас звучит этот критический, осуждающий голос, комментирующий то, что мы делаем, и то, как мы это делаем, указывающий нам, что мы не соответствуем среднему уровню, что мы недостойны любви. Тогда, работая с людьми, испытывающими боль, мы будем относиться с почтением к их трудностям, мы увидим, как им тяжело; но при этом мы не усиливаем их сопротивлений этой боли разговорами о том, как ужасна боль, не обостряем этих их страданий. Пусть каждое дыхание уйдет. Сиденье в какой-нибудь эксцентричной йоговской позе не порождает никаких особых заслуг. Однако рассудочный ум неспособен разбить по разрядам всё, потому что сам он – это не всё. При сидении на плотном мате с подушкой, или «дзафу» под тазом колени удобнее лежат на полу, что дает устойчивую основу для сиденья. Мы обнаруживаем, что чем раньше осознаём происходящее, тем больше наш выбор, какой путь избрать. Иногда, если я нахожусь в общении с каким-то лицом и чувствую, что у меня не клеится дело, мне нужно просто сказать: «Сегодня у меня дело не клеится»; но в этом высказывании больше правдивости, чем в том, что человек, может быть, переживает за весь день. Когда говорят: «О, я действительно попадаю по ту сторону; мои занятия медитацией становятся такими прекрасными; это так чудесно, я могу просидеть весь день», – я думаю: «Они не во всей полноте чувствуют себя». Осознавание проникает в тонкие ощущения, сопутствующие каждому дыханию. И мы начинаем видеть то, что находится по ту сторону вагонов, по ту сторону помыслов. Что было причиной первого кармического действия, которое повело ко всем остальным? Будда говорил, что вопрос «что было началом кармы?» неразрешим; его исследование могло бы расстроить ум. Но осуществлять подлинный контроль – это значит отпустить. Думающий ум – это нечто совсем иное, нежели открытое осознавание без разбора, которое позволяет всему раскрыться в должной мере. Да возвратимся все мы к своей завершенности!» Дайте возможность ощущению возникать, как ему возникается, в любом месте тела: в голове или в плечах, в руках или в торсе, в бедрах, в силе тяжести, которая чувствуется на подушке или на полу, в ногах, в ступнях, в руках. Когда возникают препятствия, в уме автоматически подается сигнал тревоги; этот сигнал будит нас и побуждает к исследованию помехи. Нехорошо оскорблять кого бы то ни было». Пространство внутри пространства. Недеяние означает делать именно то, что содержится в данном моменте. Если избирается именно он, мы не следуем за входящим и выходящим дыханием; мы просто остаемся в одной этой точке, выбранной около кончика носа или в ноздрях, – там, где ощущение более всего заметно, – и отмечаем ощущение проходящего дыхания. Но, оказывается, существуют целые сотни так называемых «наивысших переживаний». Иногда мы сидим и медитируем безмятежно, в ясности и спокойствии. Достаточно даже секунды, чтобы различить захваченность каким-нибудь состоянием ума и радость, которая мгновенье спустя говорит: «Опять то же самое; как интересно, больше это меня так не увлекает!» Подобное чувство очаровывает, потому что постижение: «Как здорово! Я свободен от гнева!» – часто сопровождается признанием того факта, что в этот момент мы свободны от всего, – кроме гордости тем, как мы свободны. Постоянно меняются мнения; постоянно меняется ум; постоянно меняется тело; постоянно меняется мир; постоянно меняются наши взаимоотношения. Имя все еще оформлено; а состояние нирваны не имеет формы, и его нельзя ухватить в языке. Пребывание на уровне ощущения внутри тела позволяет видеть все гораздо более отчетливо в границах этого поля осознавания. Это и есть ум – но до того, как думание раздробляет его на миллиарды представлений и предпочтений; это – чистое, открытое пространство без предпочтений или отвращения. Если мы устали, мы иногда можем вновь и вновь перечитывать какой-нибудь параграф и все же не понимаем в нем ни слова; мы можем даже читать его вслух и все же не иметь никакого представления о том, что там сказано. Но этот ум, который комментирует самого себя с напряжением суждения, не пускает тот простор, в котором существует пространство для всего бытия в целом. И мгновенье за мгновеньем мы получаем эту искру, искру сознания, способности познания. В течение жизни многие обстоятельства даны кармически; одно из них – то, что с каждым объектом ума возникают кармически обусловленные чувства притяжения или отталкивания, а иногда и безразличия. Затем, глядя прямо вперед, мы замечаем, что начинаем проявлять способность видеть между вагонами. Когда же нигде не осталось вожделения, дело сделано; тогда налицо – первоначальный ум, сущность ума – уже чистый, уже сияющий ум. Где же это ядро? Где же центр ума? Мы кажемся безграничными, простором, свободным от ограничений; поэтому там нет никакого центра. Без всяких ожиданий. С некоторой гордостью посетитель рассказывал о множестве своих замечательных видений, о глубине отдельных мгновений в медитации. По мере того, как старание созревает в терпеливую решимость посвятить свою энергию практике, не хватаясь при этом за результаты, понемногу раскрывается целая Вселенная. Когда мы пристально наблюдаем за умом, мы замечаем, что если существует какой-то желанный для нас объект, то глубоко в нашем желании (и при невозможности) иметь его присутствует чувство разочарования, напряженности, растерянности. Освобождаясь от всего, чем мы себя считаем, освобождаясь от мыслей о себе, как о теле или об уме, как о человеке блестящего ума или тупице, как о святом или глупце, мы наконец снова обретаем целостность и делаемся чутки к пребывающей внутри нас Вселенной. И когда мы видим процесс, мы видим и координаты, в которых он происходит. Мы можем убеждать себя не стремиться к высочайшему переживанию, потому что знаем, что оно представляет собой всего лишь часть преходящего зрелища; тем не менее иногда мы отмечаем, как обусловленный ум жаждет стать чем-то иным, нежели то, что он есть. Один мой друг побывал в Индии; там учитель медитации поднял много шуму из-за нескольких его необычайных переживаний. Заключенные часто спрашивали меня, является ли пребывание в тюрьме их кармой, и почему они попали в тюрьму за менее значительный проступок, тогда как ими совершены проступки и гораздо худшие. Когда мы освобождаемся от этого сопротивления – от всех появляющихся мыслей, от всех побуждений спастись, – тогда мы можем просто наблюдать их, позволяя им возникать в обширном и ненапряженном уме. Когда возникают препятствия, в уме автоматически подается сигнал тревоги; этот сигнал будит нас и побуждает к исследованию помехи. Мы не видим трехмерного пространства, постепенного подъема, созревания, которое происходит сразу повсюду. Мы видим помысел: «Я чересчур беспокоен, чтобы сидеть и медитировать». Оно создает ту открытость ума, которая способствует освобожденности и возникновению мудрости. Но чем больше мы действуем от сердца, от этого глубокого интуитивного пространства, тем меньше в дело будет вмешиваться плетение ума. В следующем вагоне – прачечная, где сушится белье, так что мы на мгновенье размышляем о голубом полотенце, которое вывешено для сушки; но мы еще раз быстро пробуждаемся к настоящему моменту, поскольку в следующем вагоне видим какого-то человека, занятого медитацией; и мы вспоминаем, чем заняты сами. Простор, разрешающий всему быть таким, каково оно есть, который разрешает напряжениям распутаться, освобождает нас от болезненности сопротивления. Но само это отдельное «я», этот аспект ума, производящий отбор среди собственных образов, чтобы появилось нечто, – само это «я» являет собой всего лишь еще один ум, еще один преходящий помысел, еще один пузырь. Как в глубоком спокойствии ум может освободить тело от своей хватки, так в глубокой успокоенности и сдаче тело способно раскрыть глубочайшие тайны ума. В такой открытости ума нет никаких суждений; она не предпочитает одного объекта другому. Сомнение может оказаться настолько тонким, что мы не распознаем его. Мы обращаем внимание на свою речь: в своей речи мы воздерживаемся от сплетен, от злословия; мы сохраняем ее правдивость. Мы легко узнаем отрицательные состояния: они неудобны, мы можем почувствовать их в своем теле. Когда же мы внимательны, каждый помысел возникает и исчезает, сменяясь следующим; и прилипчивости нет. Это спокойная решимость присутствовать, позволить осознаванию появиться, когда ему вздумается. Вожделение по отношению к кому-то, – плотское или более тонкое, когда мы желаем, чтобы этот человек служил отражением того, чем мы представляем самих себя, – так вожделение является причиной того, что данный человек становится предметом для удовлетворения, то есть объектом, лишенным своей удивительности, своей собственной внутренней ценности. Когда ум приятен и доставляет нам удовольствие, мы не видим этого страстного желания с отчетливостью. Здесь столь огромный простор ума, что мы просто не знаем. Естественная деятельность ума – блуждания. И только такое голое внимание, такое отсутствие нужды, способное быть на месте в нужный момент, обладает силой освободить нас, освободить нашу подневольную реакцию на нужду. Но на более глубоком уровне внутри ума есть движение, которое можно почувствовать, когда мы более не полагаемся на слова, когда просто переживаем. Мы видим, как разочарование стало гневом, знаем, что зачастую гнев ищет какой-то объект для порицания. Поэтому когда мы внимательны к гневу, он не удерживается. Будда сказал, что корень всей кармы – желание, мотивация, намерение, стоящее за актом. Это та же разница, как между рабствованием у мысли и освобождением посредством ее. Мы удерживаемся, мы противимся некоторым состояниям ума, отдаваясь практике одной рукой и притягивая себя обратно другой. ох, опять не получается!. Малый ум, отождествлявший себя со всем этим вздором, начинает расти и расти, начинает включать даже самого себя в более обширный ум, настолько более обширный, что в нем находится место для всего и каждого, включая и сам поезд, и наблюдателя. Но на самом-то деле нашу способность любить и быть любимыми можно просто приравнять к нашей мере способности освободиться от отделённости, позволить, чтобы нас любили, благодаря освобождению от своего критикующего чувства неловкости. Пусть вся комната, все эти люди пребудут в вашем сердце. Глаза спокойны. Отмечайте: «Вдох, выдох…» Не думайте о дыхании; даже не создавайте его зрительного образа. Сомнение может оказаться настолько тонким, что мы не распознаем его. Благодаря освобождению от гнева возникает любовь. Совершенно полное; вполне простое. Пользуясь сердцем, мы можем передавать наше возрастающее осознание и уважение к росту других; мы способны делиться духом с другим человеком. Мы наблюдаем естественный процесс ума и обнаруживаем, сколь много из того, что мы лелеяли и считали собой, есть по сути вещей безличные явления, проходящие одно за другим. Критикующий ум пытается убедить нас, что мы должны быть постоянно идеальны, в лучшей форме, а если мы, дескать, этого не сделаем, то станем совершенно не приемлемы для тех, в чьей любви больше всего нуждаемся. Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения. И один из способов потеряться в нем – это говорить: «Я не сержусь!» Но её связывающее свойство тонко, и прямо пережить его не так-то легко. Тело дышит само собою. Прежде чем навредить другому, мы навредим самим себе. Он думает о страхе – и сам становится страхом. Если же мы наблюдаем из сердца, из этой открытости, – тогда мы наблюдаем из пространства сострадания, которое признаёт ум естественным процессом и даже не судит ни гнева, ни ревности, ни зависти. Каждый из них ясно отмечен внутри сосредоточенного осознавания дыхания.