Но даже эти едва заметные требования можно заметить – почти как ощущения в уме. В этом случае мы искажаем зрение; но точно так же, когда мы стоим чересчур далеко от витрины, это лишает предметы отчетливости. Это один из голосов внутреннего диалога, который поддерживает то, что, как нам мнится, является нашим «я». Между двумя людьми может существовать настолько глубокое общение, что слова, любые слова, только помешают этой открытости сердец. Они не видят ума, жаждущего удовлетворения, не видят подавленного ума, или одинокого, или даже беспокойного, обуреваемого желаниями, который заглядывает в холодильник или переключает телевизионные каналы и ищет себе развлечения. Когда мы освобождаемся от этого сопротивления – от всех появляющихся мыслей, от всех побуждений спастись, – тогда мы можем просто наблюдать их, позволяя им возникать в обширном и ненапряженном уме. У нас не могут существовать одновременно активное осознавание и вожделение. Мы чувствуем пульсацию тела, его биение, ибо клеточная структура постоянно рождается, существует и умирает. Мы видим только отбрасываемые ею тени, и вот эти-то тени и есть наши понятия, наши определения, наши представления об этом мире. Воспринимайте тело, как вибрацию, как жар и плотность. Время жизни окончено. Такие термины, как «отрицательное» и «положительное» или «здоровое» и «нездоровое», не имеют в виду ценностного суждения; они скорее указывают на такие состояния ума, которые создают преграды свету понимания, и на такие, которые фокусируют его. Все, кем мы являемся, все, что мы думаем о себе, – это пузыри внутри ума, которые приходят и уходят каждое мгновенье; они возникают и исчезают в беспредельном, открытом пространстве ума. В уме возникают помыслы. Почувствуйте легкое тело в весомом, как в колыбели; они связаны с каждым дыханием и поддержаны им. Предписанное средство для восстановления спокойствия в уме заключается в подкреплении сосредоточенности посредством осторожного, терпеливого и упорного возвращения его обратно к дыханию. Обычно помысел сформулирован в словах; но он может выразиться и в зрительном образе или в каком-то запомнившемся чувственном впечатлении, пока не сорвется в галопирующей фантазии. Когда мы пытаемся пробудиться, приняв на себя ответственность за тело в своем сидении, придет и энергия; она будет здесь. Вопрос о правильном действии – это не какое-то готовое неоспоримое утверждение, пригодное для всех ситуаций и в любом случае. Но когда беспокойство и скука не в состоянии принудить нас к действию, когда мы дали возможность перемене занять место даже этих неудобств, тогда цепь связи слепого желания со слепым действием начинает распадаться. Достаточно даже секунды, чтобы различить захваченность каким-нибудь состоянием ума и радость, которая мгновенье спустя говорит: «Опять то же самое; как интересно, больше это меня так не увлекает!» Подобное чувство очаровывает, потому что постижение: «Как здорово! Я свободен от гнева!» – часто сопровождается признанием того факта, что в этот момент мы свободны от всего, – кроме гордости тем, как мы свободны. Они пользовались неудобством и своим противодействием ему как методом, позволяющим отбросить прочь все свои ограничения; но это делалось таким образом, чтобы не создавать еще одного «я». Каждое дыхание кончается без того, чтобы за ним следовало другое, разрывая связь между легким телом и весомым телом. Она знала, что работу необходимо выполнить, и взялась за нее. Если мы воображаем, что мы – это ум, мы можем просто прекратить свои занятия и приказать уму остановиться: «Хорошо ум! Стой!» И ум ответит: «Будет сделано, я остановлюсь! Мы удерживаемся на некоторых предметах и не останавливаемся на других. Есть и нужда быть просветленным. Он виден там, как простой наклейщик ярлыков. Я отмечал, насколько я, по моему убеждению, был выше их. Мы освобождаемся от своего чувства никчемности не потому, что кладем его под топор, не потому, что стараемся контролировать или подавлять его; мы освобождаемся от него, предоставляя ему достаточное место для того, чтобы оно увидело, что оно делает. Когда мы наблюдаем ум, не вынося суждений, мы ясно видим различие между думанием и следящей мыслью. Мы чувствуем многие формы этого ада, когда наблюдаем ум и тело. Я наблюдал, как он одним махом оскорбляет меня и сидящих рядом людей. Когда некоторые буддийские учителя говорят о «недеянии», они не рекомендуют нам улечься в гамаке на необитаемом острове. На этом уровне мы переживаем побуждение, которое почти можно было бы назвать «ностальгией по Богу», экстатической жаждой прийти домой, вернуться к источнику, быть завершенными. Часто мы способны проникнуть в такое место, где наличествует только возникновение и исчезновение сложных ощущений, может быть, переживаемых в виде всего лишь покалывания, и их наблюдение иногда оказывается в самом деле приятным. Да освобожусь я от страха, скрытости и сомнения. Раскройтесь для смерти. Когда мы видим, что предмет нашего влечения объят пламенем, мы перестаем тянуться к нему. Когда я впервые услышал буддийские представления о страдании, я был решительно несогласен и отверг их. Они приходят в любое время, когда им вздумается. Почувствуйте ощущения, ежемгновенно порождаемые жизнью во всем туловище, во всем теле. Для понимания. Нам не приходится сражаться с «я», сокрушать его. Когда боль в комнате так велика, что она как бы взламывает сердце, мы не держимся за такие вещи, которые отличаются чем-то от того, чем они являются на самом деле, – и благодаря этому как будто почти исчезаем в той точке, где ум и сердце совпадают, – мы чувствуем, что находимся внутри сердца, открытого для понимания. Все постоянно меняется. В этой книге предлагается простая буддийская практика внимательности, приводящая нас к целостности, к естественной полноте. Если мы знаем, что сердимся, и не осуждаем гнев, не испытываем отвращения к этому виду отвращения, мы можем раскрыть окружающий его ум, раскрыть предлагаемое осознаванием пространство и разрушить свою отождествленность с отвращением. Таково и постепенное пробуждение, в котором мы все принимаем участие: это созревание, так чтобы скорлупа могла отпасть и освободить нас от нашего неведенья, от нашего воображаемого «я» и его неустанного позирования, открыть нас для прямого переживания ума-мудрости. Почувствуйте его плотность; почувствуйте силу тяжести, когда ягодицы покоятся на подушке, а колени касаются пола. Скажите себе: «Я прощаю тебя». Мы можем разрешить себе не напрягаться в ответ, не погружаться в него, не вызывать в уме противодействия, не противодействовать также и в теле. Такой уровень ума полезен для ученья и для приложения этого ученья ради выживания среди сложностей этого мира. Это – совершенная декорация, внесловесный уровень осознавания, доступный нам все время. Вполне возможно, что следующей мыслью будет: «О, я не могу сделать этого, это потворство себе. Но когда мы пробуждаемся, мы все более и более начинаем отдавать себя. По мере того, как я работал с этим судящим качеством, я стал видеть, как осознавание и растущее чувство космического юмора пробиваются сквозь это довольно липкое состояние ума и чем дальше, тем больше ослабляют его власть. Это один из голосов внутреннего диалога, который поддерживает то, что, как нам мнится, является нашим «я». Тогда мы находимся гораздо дальше от того, чтобы развязать этот кармический узел. Вот для чего хорош рассудочный ум: собрать и применять некоторые технические знания и уменья – как водить автомобиль, как пользоваться картой, как читать книгу, как перевязывать раны, как уметь медитировать. С каждым дыханием вдыхайте тепло, выдыхайте терпенье. Если какая-нибудь мысль или какое-нибудь чувство становится преобладающим, осторожно, с открытым осознаванием, отметьте преобладающий элемент как «чувствование», или «думание», или «слушанье», или «вкушение», или «нюхание». Когда мы освобождаемся от этого сопротивления – от всех появляющихся мыслей, от всех побуждений спастись, – тогда мы можем просто наблюдать их, позволяя им возникать в обширном и ненапряженном уме. Я видел, как сильно мы недооцениваем способности человеческого сердца, как мы думаем, что можем оказаться полезными только благодаря какому-то знанию. Это и есть то самое чувство никчемности, о котором мы говорили в связи с осуждающим умом. Нарисуйте их ясно, так отчетливо и легко, как только можно, и направляйте на них свои чувства благожелательности, используя некоторые повторения: «Как хочу быть счастливым я, так да будете счастливы и вы. В качестве средства, противодействующего упорной вялости, одному моему другу, бывшему монахом в Таиланде, учитель предписал продолжать медитацию, сидя на краю глубокого колодца. По сути дела, что происходит в больницах и вообще в медицинской профессии? Исцеление изъято из сферы человеческих отношений, из сферы передачи энергии, и перенесено в химико-электрическую сферу лекарств и механических устройств. Предписанное средство для восстановления спокойствия в уме заключается в подкреплении сосредоточенности посредством осторожного, терпеливого и упорного возвращения его обратно к дыханию. Когда сосредоточенное осознавание входит в эту область и дает ей возможность быть такой, какова она есть, мы начинаем видеть эти сложные ощущения в форме отдельных событий. В момент забвения мы падаем с этого туго натянутого каната, но только с тем, чтобы приземлиться на другом канате, тоже туго натянутом. Не гонитесь за ощущением. Отметки могут быть весьма полезным орудием для того, чтобы удерживать нас в состоянии бдения по отношению к процессу настоящего момента, – например, такие отметки, как «помыслы, помыслы», когда вторгаются помыслы, или «пахнет, пахнет», когда воспринято дуновение какого-то запаха, или «слушанье, слушанье», когда мимо проезжает автомобиль. Это приобретенное суждение о всякой вещи, которая приходит на ум, производит выбор и отбор среди многочисленных помыслов и образов, и строит себе дом, который постоянно растворяется в естественном токе ума. Путаница возникает потому, что мы боремся со своим незнанием, которое переживает каждый момент заново, без предвзятых мнений или переживаний. В Благородном Восьмеричном Пути Будда наметил три аспекта ясной работы в мире: правильная работа включает в себя правильную речь, правильное действие и правильный образ жизни. Прежде мы просто терялись в своей проблеме; теперь мы осознаём, что нам надо с ней работать. Ум помышляет сам собою. Никакого притворства. Путаница возникает потому, что мы боремся со своим незнанием, которое переживает каждый момент заново, без предвзятых мнений или переживаний. В медитации внимательности мы не поощряем понятийный уровень ума; он ведь был там просто объектом наблюдения. Ум виден, как пространство, где происходят все эти явления. Привязанность, которой хочется, чтобы кто-нибудь умер как-то не так, как умирают другие, для умирающих бесполезна; это – моя проблема. Будда говорил, что если бы люди могли действительно увидеть ценность дарения, они отдавали бы часть каждой своей еды. Не бойтесь. Очень быстро вялость разрушилась. Лучшим средством растворения критического ума окажется простое его узнавание без ценностного суждения, едва он возникнет. Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Только свет, парящий в обширном пространстве. Это и есть ум – но до того, как думание раздробляет его на миллиарды представлений и предпочтений; это – чистое, открытое пространство без предпочтений или отвращения. Воспринимайте тело, как вибрацию, как жар и плотность. Если быть добрыми и пробужденными по отношению к самим себе и освободиться даже от чувства никчемности – это открывает нас для нашей целостности. Есть две главные зоны, где ощущение дыхания всего заметнее. Внимание наблюдает ощущения подъема и падения, когда они происходят сами по себе с каждым новым дыханием. Однако этот ум представляет собой только часть гораздо большего разума, далеко превосходящего то, что мы называем интеллектом. При сидении на плотном мате с подушкой, или «дзафу» под тазом колени удобнее лежат на полу, что дает устойчивую основу для сиденья. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Разобравшись с положением тела, мы приводим внимание к сосредоточению на каком-то единственном объекте, чтобы развить силу сосредоточенности. Но мы-то здесь не страдаем! Я не страдаю, чтоб им!» Но когда я увидел объем своих нужд, это показало мне, насколько глубоко и тонко мой личный мир создан неудовлетворенностью; и это видение избавило меня от множества вожделений, от помыслов, что-де все мои желания должны быть удовлетворены, о том, что я принужден реагировать на все, что возникает у меня в уме. С другой же стороны, если бы у нас существовало осознавание при слабой сосредоточенности, мы осознавали бы то, что читаем, но после одной или двух фраз соскользнули бы в мечтания и не смогли бы удержаться на том, что делаем. Видя относительную природу жизни, видя более широкий контекст, в котором на самом деле существует то, что мы принимали за себя, мы начинаем переживать смерть «я», уменьшение способности последующей силы желать и отождествляться с предыдущей мыслью, как с некоторой прочной, отдельной сущностью, как с «я». Но когда я сижу с кем-то, я могу войти в него, я как будто почти становлюсь им. Тяжесть ягодиц на подушке, ощущение плотности в точке соприкосновения с полом. Мы воображаем, что вот-вот исчезнем в пустоте, и поражаемся: «Что же тогда действительно происходит? Что реально? Я хотел потерять „я“, потерять свою отделенность, хотел открыть свое сердце; а сейчас я боюсь, что здесь нет никого, кто контролирует происходящее. Есть две главные зоны, где ощущение дыхания всего заметнее. Глаза полузакрыты; плечи опущены; живот расслаблен. В некоторых переводах йогических текстов мы слышим о «контроле над умом»; и это склоняет нас к мысли, что нам надобно оттачивать эту критическую способность контролировать ум. Оно не обязательно нереально, оно всего лишь нереально в той мере, в какой мы воображаем его реальным. Когда мы ясно видим эти препятствия такими, каковы они есть, они не создают дальнейшей кармы. Мы занимаемся практикой не потому, что нам нравится тот или иной учитель, не потому, что наставления поданы притягательно, не потому, что нам нравятся люди, их практикующие, не потому даже, что мы восхищаемся кем-то, кто как будто работает по этому методу. Желание обусловливает возникновение побуждения что-то сделать по этому поводу – возникает воля, которая приводит к поступку. Но когда мы создаем расслабление вокруг этого болевого ощущения, мы расслабляемся и вокруг ассоциированных с нею мыслей. Когда мы не знаем, что погрязли в проблеме, из нее нет выхода. Желудок; мочевой пузырь. Тогда мы признаем, что такое недоумение есть лишь мгновение возбужденности ума. Вернувшись к учителю в унынии и смятении, он умоляет его заново укрепить быстро разрушающуюся практику. Когда внимательность недостаточно сильна для того, чтобы преодолеть препятствия, существуют некоторые искусные средства, предназначенные для работы с ними. Налицо просто ясное, точное, мягкое наблюдение за дыханием. Будда уподоблял гнев подбиранию горящего уголька голыми руками с намерением бросить его в другого человека; все это время мы сами опалены, обожжены гневом. Когда же чувство никчемности отпадает, опора для «я» значительно уменьшается. Во многих школах и на многочисленных курсах медицинских сестер вполне обычно мы слышим: «Не сопереживайте жизни ваших пациентов». Но все, что действительно происходит, – это давление на кончики пальцев; все остальное – это понятийные мыслеформы, проецируемые желанием и обусловленностью. Нужда представляет собой поиски где-то в другом месте. Я работал с людьми, которые говорили: «У меня нет хороших качеств, во мне нет ничего, что было бы прекрасным». Такую тонкую передачу сердца можно пережить, когда мы находимся в общении с кем-нибудь, о ком очень сильно заботимся. Затем мы возвращаемся с кривой усмешкой, полные понимания – это был всего лишь образ взрыва, всего лишь помысел – вагон. В случае гнева и отвращения искусное средство для их нейтрализации в уме есть освобожденность, которая возникает благодаря зарождению чувства любящей доброты. Основное различие между разными формами медитации, будь то трансцендентальная медитация, пляски суфиев, проработка дзэнских коанов, медитации сидя, христианская молитва, распевание мантры, прислушивание к потоку внутренних звуков, кружение света, наблюдение ощущений внутри тела, методы зрительного воображения или слежения за дыханием, – заключено в первичном объекте, сосредоточенность на котором развивают в ходе медитации. Это наше величайшее «пребывание в другом месте», наш величайший вакуум. Существо, которым мы стали, все еще остается отдельным, хотя и более здоровым. Каждое дыхание единственно в своем роде: иногда оно бывает глубоким, иногда поверхностным; оно всегда слегка изменяется. Мы часто переживаем состояния ума, которые отвлекают нас от сдачи, которые резко погружают нас опять в сон, вызывая автоматическую реакцию отвращения. Мы культивируем некоторое душевное качество. Каждый человек, по-видимому, до известной степени обладает им. Почувствуйте шею; трахею; почувствуйте дыхание, проходящее через трахею и создающее ощущение. После обретения желанного объекта удовлетворенности больше нет. Следящая мысль представляет собой отпускание, неудерживание содержания, когда мы осознаем процесс, видя пространство вокруг каждого объекта ума. В сердце есть место всему. Освободитесь и от самоосуждения. Не станем мы также говорить: «О, эта боль – всего лишь следствие кармического процесса», – потому что такие слова не будут, состраданием: мы просто разговариваем по душам, не работая над собой; мы не поддерживаем такое состояние ума, которое сохраняет разделение. Почувствуйте его вибрацию, его мерцание. А когда я спросил его, почему, он ответил, что у него-де очень много дел – работа, курсы французского языка, писанье писем, групповая терапия, любимые телевизионные программы, а потому времени нет. Этот «внутренний диалог» всегда комментирует, выносит суждения, планирует. Я подумал, что это ложный, пессимистический уклон: «А, это буддийский вздор с Востока, где половина детей умирает в возрасте до пяти лет! Конечно, они думают, что мир полон страдания; у них со всех сторон умирающие с голоду, у них покойники на улицах валяются. Когда мы в гневе кого-то ударили, это не больно творческий или здоровый кармический поступок в нашей жизни. Как мы осуществляем это? Так вот, мы производим внимательные действия, мы стараемся пребывать в осознавании того, что делаем. Дайте возможность ощущению возникать, как ему возникается, в любом месте тела: в голове или в плечах, в руках или в торсе, в бедрах, в силе тяжести, которая чувствуется на подушке или на полу, в ногах, в ступнях, в руках. Это спокойная решимость присутствовать, позволить осознаванию появиться, когда ему вздумается. Мы видим только отбрасываемые ею тени, и вот эти-то тени и есть наши понятия, наши определения, наши представления об этом мире. Акт дарения является хорошим примером того, как не надо теряться в анализе мотивации. Но тогда мы все еще отделены от своей целостности, все еще не находимся внутри данного момента. Все, о чем мы думаем как о «себе», исчезает от мгновенья к мгновенью. Только это. Но нам нет необходимости обращаться к писаниям, чтобы узнать то, о чем нам возвещает сердце. Наше сиденье становится похожим на вхождение в совершенный круг, где есть место для всего. Иными словами, у нас целая жизнь, чтобы выполнить работу: но мы не должны попустить, чтобы хоть одно мгновенье этой жизни прошло незамеченным. Когда мы переживаем это состояние хотя бы в течение тысячной доли секунды, оно останавливает весь мир и позволяет нам освободиться от какой-либо надобности быть где-то, кроме совершенства данного момента. Оно приводит нас к особому роду дружбы, к особому роду любви, питающей наш рост. И вот теперь они признали, что кто-то находится в нужде; вышло так, что этот «кто-то» – они сами; теперь они могут направлять благожелательность своих мыслей на то место внутри себя, которое так хочет быть целостным. Восприимчивые и живые, полные чувства. Будда уподобляет гнев, наиболее обычную форму отвращения, протягиванию голой руки в костер, чтобы взять там уголек и бросить его в кого-то другого. Мы все это переживаем и все отдаем. Мы просто наблюдаем свой ум, и если мы его видим, это то, что надо. Он просто может переживать бытие. Поэтому они редко переживают великую силу медитации, когда она прорывается сквозь отрицательные состояния и неудобства и открывает обширную перспективу, где возможно освобождение от такого рабства. Индейские народы оказались рассеяны и почти уничтожены. Когда мы проникаем в поток, он оказывается ответом. Почувствуйте силу шеи, ее толщину, ее вещественность. Мы видим рождение и смерть. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля». Вот простенький пример. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Все наши попытки измениться, мысли о том, что мы должны что-то сделать по поводу того, кто мы такие и как себя ведем, приходят большей частью из чувства никчемности, из чувства личного недоверия. Мы ловко прилепляемся к каждому из этих умов, принимая их за «я» и «мое», хотя они иной раз радикально отличны один от другого и по характеру, и по намерениям. Каждое дыхание по-своему единственно. Некоторые начинают практику, даже не зная толком, что такое медитация, но испытывая томительное желание избавиться от какой-то печали, какой-то боли, какой-то неполноты своей жизни. Нет никакого отталкивания ума, никакой страсти к дыханию. Он напоминает нам, как легко мы теряемся и как внимательность удерживает нашу жизнь в простоте и легкости. Это жестокий и постоянный критик всего, что появляется внутри ума. Да полюбят они себя, да придут они к своему счастью. Пребывание на уровне ощущения внутри тела позволяет видеть все гораздо более отчетливо в границах этого поля осознавания. Продолжает существовать этот тонкий «кто-то», переживающий все это и желающий продолжения раскрытия. Те мгновенья, которые возникали раньше, обусловливают степень, до которой мы оказываемся способны усвоить глубину каждого последующего мгновенья. Для развития такой внимательности культивируется сосредоточение на дыхании, как на первичном объекте внимания; это не мысль о дыхании, а острое и постоянное осознание ощущения дыхания. На одном уровне, конечно, все, что действительно происходит, – это движение звука в воздухе, который давит на наши барабанные перепонки; благодаря памяти и механизмам восприятия ум узнаёт то, что говорится. Когда внимательность становится очень острой, мы начинаем видеть помыслы по-новому, буквально переживая их возникновение и исчезновение, словно они вставлены в рамку, – словно бы мы видели кинофильм, проецируемый на экране; мы рассматриваем смену одного кадра другим, исследуем отдельные элементы того, что раньше мнили единством, непрерывным потоком. Но когда мы сами ощущаем вкус свободы, то сам этот вкус убеждает нас. Пусть ваша любящая доброта излучается на каждого человека. Они так одиноки, так отрезаны от всех. Покой нередко бывает слишком соблазнителен для беспокойного ума. Я переживал такое общение со своими детьми, а также с умирающими пациентами, с которыми долго работал. Мы видим, как разочарование стало гневом, знаем, что зачастую гнев ищет какой-то объект для порицания. Обычно мы ищем удовольствия и избегаем боли. Даже когда он снова идет по длинной дороге к стоянке наставника, он продолжает повторять мантру: «ом мани падме бык; ом мани падме бык». Способствуя этому обширному, свободному от отождествления осознаванию, мы освобождаемся от всех попыток вообще быть кем-то, вообще что-то получить; мы не сдерживаем потока и не ускоряем его; мы просто не мешаем ему пройти так, как он идет. Например, есть вещи, которые нам нужны, но, возможно, никогда нам не встретятся, или такие, что мы получаем их лишь время от времени, или такие, которые не остаются с нами надолго. Мы переживаем более глубокое познание. Даже когда он снова идет по длинной дороге к стоянке наставника, он продолжает повторять мантру: «ом мани падме бык; ом мани падме бык». Мы не пытаемся принудить ум, не стараемся насильно удерживать его на объекте. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. Чтобы развить сосредоточенность, мы избираем какой-нибудь единственный объект осознавания; это тогда основной объект, и вниманию должно «приходить на ум», возвращаться к нему и удерживаться на нем. Если сохранять ум мягким, чтобы он мог «баюкать» эти помыслы сопротивления, то это также позволяет расслабить всю область вокруг боли. Да будем мы все свободны от страдания, да будем мы все счастливы, да будем свободны!» Она сделала все, что могла сделать в данных обстоятельствах: она послала любовь в такой ситуации, где могла бы проявить сильный гнев и ненависть к себе; а она пришла к свету самым совершенным образом. Когда мы раскрываем доверие к себе, у нас оказывается достаточно сострадания и терпимости к себе, чтобы работать с этими весьма мощными эмоциональными побуждениями – они становятся нашей работой над собой вместо того, чтобы оставаться проблемой. Если в уме существует какая-то нужда, то такой момент ощущается как неполный. Если ты будешь продолжать в том же духе… ну, кто знает? Затем мягко вернитесь к дыханию. Наша естественность обвиняется. Мы видим, что нужды – это автоматические, обусловленные требования в уме. Временами это участие будет очень ясно воспринято каким-то лицом, и тогда произойдет перемена настроения; изменится вся вибрация помещения. Мы учимся читать самих себя, чувствуя и глубоко прислушиваясь к тому, как мы реагируем на то, что появляется на нашем пути. Но я думаю, что важнее не давать уму контролировать нас. Она означает действительное приятие всего, что мы есть. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. Когда однажды мы прозреваем сквозь эту сновидную отдельность, мы узнаем, что в реальности нет никого, кто должен умереть, что это только иллюзия отдельности, которая снова и снова принимает рождения. Наши помыслы и есть наша карма; легко увидеть, что наши приязни и неприязни – тоже наша карма. Мы в состоянии научиться доверять совершенству раскрытия, даже несмотря на то, что временами оно кажется столь суровым. Существует кто-то, не вполне растворившийся, не исчезнувший; все еще остается кто-то, кто смотрит на совершенство вещей. С возрастом мы приучаемся заботиться о себе, приучаемся к ответственности. Мы теряем чувство своей абсурдности, которое может послужить противовесом серьезности нашей практики. Когда в теле существует боль, мы можем увидеть, как она становится причиной некоторого состояния ума; она подталкивает к определенным помыслам. Только бесформенное. Препятствия составляют основу многих реакций поневоле и семена многой кармы. Раскройтесь в нее. Ежемгновенно все это просто видится таким, каково оно есть, совершенно приходит и уходит само по себе. Ум затерян где-то в другом месте, не соприкасаясь с настоящим моментом. Просветление – это свобода; помысел о просветлении – это темница. Именно этот вид дарения мы вносим в практику, именно его культивируем, когда отдаем свое внимание дыханию. Подобным же образом мы можем почувствовать внутри тела и помыслы. Войдите в свет. При необходимости можно даже просто сидеть на стуле, выпрямив спину, сложив руки внизу живота и оперев обе ноги на пол. Некоторым представляется, что медитация – это останавливание ума. Если он уже пришел в движение, он просто движется. Только отметьте переживание помысла, входящего в ум и исчезающего, переживание чувствования, любого внешнего ощущения, которое возникает в данный момент и исчезает в следующий. Сила мудрости состоит в том, чтобы пробудить нас для прямого переживания вещей такими, каковы они есть. Осознавание кристально чисто. Почувствуйте его вибрацию, его мерцание. Есть такое древнее китайское проклятье: «Чтоб тебе родиться в интересное время!» Если мы родились в интересное время, наше внимание может быть отвлечено, и мы никогда не возьмемся за подлинную работу по раскрытию своей естественной мудрости. Чистое осознавание вновь вселяется в чистую форму. Внимание не является их причиной, но просто раскрывает то, что уже существует. Я подумал, что это ложный, пессимистический уклон: «А, это буддийский вздор с Востока, где половина детей умирает в возрасте до пяти лет! Конечно, они думают, что мир полон страдания; у них со всех сторон умирающие с голоду, у них покойники на улицах валяются. Когда ум отбрасывает понятия, он представляет собой не что иное, как сердце. Когда возникает суждение, если мы признаем его объемлющим, свободным от суждения вниманием, мы ослабляем его хватку благодаря тому, что видим его с состраданием к процессу, которым являемся мы сами, с почтительным признанием огромной силы той обусловленности, из которой нам нужно выбраться. Когда все это отпадает, налицо тошнота, головокружение; ибо это означает смерть всего, что мы узнали о себе; все мысли и проекции, которые так восхищали нас в прошлом или создавали кого-то для будущего, – все они видны, как просто более естественные явления потока жизни, возникающие и исчезающие в необъятном просторе. Когда мы видим, как приходят и уходят помыслы, как приходят и уходят чувства, как приходят и уходят ощущения и воспоминания, когда мы наблюдаем их таким умом, который не пытается овладеть чем-нибудь, не пробует наклеить на все ярлыки, – мы открыты для понимания; и это по-настоящему все, что нам нужно делать. Простите их как можно полнее. Для многих из нас это очень сильное зеркало, отражающее наше собственное затруднительное положение, потому что в нем наличествует большое смятение, глубокое сомнение по поводу того, как должным образом воплотить в жизнь это растущее понимание, это постепенное пробуждение ко благу других, в то время как мы все еще связаны с мирскими обязанностями. Для того, чтобы признать его формой, нужно, чтобы он возник в том процессе, который мы называем умом. Наконец есть и нужда в том, чтобы вещи были такими, какими нам хочется. Дыхание в целом чувствуется входящим и выходящим; все дыхание переживается на уровне ощущения, прикосновения. Мы можем передавать нашу заботу, не затерявшись в ее магии, с чистым намерением, которое открывается другим, которое вносит сердце в мир; это слияние внутренних и внешних реальностей, сущность сострадания и правильного действия. Постоянно меняются мнения; постоянно меняется ум; постоянно меняется тело; постоянно меняется мир; постоянно меняются наши взаимоотношения. К несчастью, многие из нас настолько оглушены своим телом, что с трудом когда-либо переживают этот уровень осознавания, если не почувствуют эмоцию грубейшего типа, подобную страху или гневу. Тогда я начал понимать, как представлял дело: появится еще несколько дюжин переживаний – и все будет сделано, все будет кончено, останется чистое сознание в течение двадцати четырех часов в сутки. Когда мы вглядываемся в боль, первая очевидность – это сопротивление ей. Это весьма взвешенное признание. Когда же мы освобождаемся от этого чувства никчемности, когда мы прощаем себе даже это, тогда не остается никого, кто пытается что-то доказать. Один из группы сказал, что он может себе позволить сидеть только двадцать минут утром, а вечером – вообще нет. Вожделение по отношению к кому-то, – плотское или более тонкое, когда мы желаем, чтобы этот человек служил отражением того, чем мы представляем самих себя, – так вожделение является причиной того, что данный человек становится предметом для удовлетворения, то есть объектом, лишенным своей удивительности, своей собственной внутренней ценности. Нередко именно тревога не дает возможности решения какой-нибудь проблемы. Это тело легче, чем тяжесть, чем весомость сосуда. Когда я впервые услышал буддийские представления о страдании, я был решительно несогласен и отверг их. Нужда принимает много форм. Затем мы станем понимать, почему на нас так часто находит гнев, ревность, эгоизм или алчность. Все постоянно меняется. Да будут все существа свободны от страдания. Да узнают все существа прощенье самим себе. Осознавание переживает процесс их движения. Все мы знаем, каково переживание, когда держишься за то, что отдаешь, то есть, когда даешь с привязанностью к особому ответу на дар: «Полюбят ли меня за то, что я поднес этот дар?» Мы привязаны к себе, как дарители, и это не очень благотворное дарение. Пусть отпадет всякая жестокость, которая стесняет сердце. Человек в постели часто притворяется, посетители притворяются. Точно так же как это бывает, когда мы умираем, и то, что было силой в уме, – его цели, стремления, желания, – все это продолжает существовать, чтобы еще раз заново возникнуть в новом теле. Оно не останавливается на том или этом, оно принимает все. И именно здесь мы встречаем демонов своего нетерпенья, своей жадности, своего неведенья; демонов привязанности к представлению о том, что де есть некто, подлежащий просветлению; демонов нашей привязанности даже к знанию и ясности, которые после хорошего занятия медитацией затрудняют способность выносить сутолоку, шум и тяготы этой изменчивой жизни. Поскольку карма основана на волевом акте, на намерении, легко увидеть, что если в нашем намерении нанесение вреда другим, мы должны также опасаться возможности повредить и самим себе. Думающий ум превращает в думание целый мир. Удерживайте внимание только на одной точке и замечайте ощущение, сопровождающее каждое дыхание, когда оно течет в тело и вытекает из него в естественном дыхательном процессе. Возникают помыслы, чувствуются ощущения, внешние чувства открыты и восприимчивы; в просторе ума возникают предпочтения и мнения; но все это видится с ясностью, и нет никакого отождествления или вмешательства. Они приходят и уходят, как пузыри. По мере того, как мы начинаем доверять себе и переживать это постепенное пробуждение, – не измеряя и не взвешивая его, не пытаясь пробовать его на вкус, но просто видя его таким, каково оно есть без какого-либо подсчета, – оно терпеливо придает нашим ногам устойчивость на пути. Думание о думании – это не медитация. Свободно парите. Мы просто здесь, потому что открыты для пребывания здесь. Вот простенький пример. В повседневной жизни мы обнаруживаем, что, пользуясь той же самой техникой – простым узнаванием состояния ума, как мы это делали во время медитации, простым называнием его и освобождением от него пространства – «А, снова гнев!», или: «Ну, чувствую, что становится немного страшно!» – мы переводим это состояние в свет осознавания, и оно теряет свою огромную власть над нами. Осознавание идет вперед от мгновенья к мгновенью; оно идет так же, как всегда. Состояния ума суть способы видеть. Это – не какая-то умственная картина, а физическое ощущение. Нет смерти. Возвращайтесь к ровному току дыхания. Иметь дело с результатами, с плодами, какими они созрели к настоящему моменту, пользуясь адекватными и надлежащими ответами на то, что существует внутри ума, позволит нам в достаточной мере доверять себе и знать, что делать. Это – совершенная декорация, внесловесный уровень осознавания, доступный нам все время. Мы учимся читать самих себя, чувствуя и глубоко прислушиваясь к тому, как мы реагируем на то, что появляется на нашем пути. Затем, глядя прямо вперед, мы замечаем, что начинаем проявлять способность видеть между вагонами. Однако давление объектов ума может оказаться очень сильным и тонким, так что ум соскальзывает к стереотипам мышления. Эгоизм не заставляет нас чувствовать себя отдельными. Когда одно из этих явлений преобладает над другими, налицо нарушение равновесия. Почувствуйте его вибрацию, его мерцание. Несколько лет назад я заметил, что в общественных местах ум у меня частенько начинает судить незнакомых людей, находящихся рядом в комнате. Недеяние означает действие без чувства «себя»: это уместное действие, но без привязанности. Единственным ответом, который кажется подходящим для этого случая, был бы такой: путь не меняется; путь всегда лежит в сердце, а меняются только методы. Сосредоточенность и осознание мы все до некоторой степени уже развили. Поэтому когда я слышу, что не каждое занятие бывает «сверхотличным», я чувствую только облегчение, потому что у медитирующего имеется возможность сидеть с неприятным хламом, имеется случай пронаблюдать ум, когда тому хочется находиться где-то в другом месте. Может быть, для того, чтобы мы смогли успешно продолжать свою работу, нужно убрать с пути все искусные средства и все ответы на любые вопросы. Каждое дыхание – последнее. Ум и есть медитация. Налицо просто ясное, точное, мягкое наблюдение за дыханием. И когда он начинает отпадать, проявляется робость «я». В течение жизни многие обстоятельства даны кармически; одно из них – то, что с каждым объектом ума возникают кармически обусловленные чувства притяжения или отталкивания, а иногда и безразличия. Когда боль в комнате так велика, что она как бы взламывает сердце, мы не держимся за такие вещи, которые отличаются чем-то от того, чем они являются на самом деле, – и благодаря этому как будто почти исчезаем в той точке, где ум и сердце совпадают, – мы чувствуем, что находимся внутри сердца, открытого для понимания. Мы не погрязаем в фаталистических вымыслах или в нигилизме, «всё, дескать, до лампочки», а признаем, что всё имеет равную важность. Только с ясным осознаванием того, что преобладает в уме или в теле при своем возникновении. Звук возникает и исчезает. Нет ничего такого, от чего нужно прятаться; мы можем сказать: «Ух ты! И внутри меня находится этот хлам?» Но это есть «я» до тех пор, покуда мы это прячем. Мы не крадем, не убиваем. И если мы видим, что вот-вот потеряемся в какой-нибудь мысли, в какой-то эмоции, в каком-то желании, мы все-таки располагаем моментом выбора: «Я делал это уже десять раз и потом всегда жалел о случившемся; и вот опять то же самое. Один мой друг говаривал: «Только выйди и притворись, что ты просветлен. Мы отмечаем, что нам жарко, тепло или холодно; но все же при этом налицо чувство вещества, плотности. Отмечайте: «Вдох, выдох…» Не думайте о дыхании; даже не создавайте его зрительного образа. Каждое мгновенье – это совершенный круг. Страх или похотливые мечтания представляют собой два особых примера, когда может потребоваться сознательное вспоминание, обеспечиваемое отметками. Они пользовались неудобством и своим противодействием ему как методом, позволяющим отбросить прочь все свои ограничения; но это делалось таким образом, чтобы не создавать еще одного «я». Она означает – присутствовать, быть реальным. У нее уже была дочь, и отношения с дочерью сложились трудные. Внимательность не мешает существовать этому отсутствию нужды. Нужно выжить; нужно быть любимым. Когда мы видим в уме сопротивление, неподвижность, скуку, беспокойство… это и есть медитация. Страдание есть сопротивление тому, что есть, его неприятие. Дыхание – великолепный объект, потому что оно есть постоянная часть нашего переживания, а также и потому, что дыхание изменчиво, и чтобы сообразоваться с его изменениями, осознавание должно стать очень тонким. На одном уровне, конечно, все, что действительно происходит, – это движение звука в воздухе, который давит на наши барабанные перепонки; благодаря памяти и механизмам восприятия ум узнаёт то, что говорится. Когда я впервые услышал буддийские представления о страдании, я был решительно несогласен и отверг их. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. Глаза спокойны. Мы открываем, что мы не так уж твердо решаем всегда знать, кто мы такие. В каждом прозрачном вагоне находится какой-то помысел. Вряд ли стоит называть его «грехом», лучше бы усмотреть в нем просто помеху для понимания, отвлекающую внимание, создающую отождествления, уводящую нас от уравновешенного осознавания потока. Каждое дыхание – последнее. Часто мы имеем возможность выбора – действовать или не действовать, если видим намерение, хотя иногда давление кармы оказывается столь значительным, что мы отмечаем его и все же снова теряемся в повторном действии. Размышляйте сперва о тех, кто мог причинить вам боль в прошлом случайно или преднамеренно. В качестве средства, противодействующего упорной вялости, одному моему другу, бывшему монахом в Таиланде, учитель предписал продолжать медитацию, сидя на краю глубокого колодца. Да будем все мы свободны. Однако во многих больницах, по недостатку понимания, как работать с умирающими и как принимать их смерть, медицинских сестер, врачей и технический персонал часто не допускают сколько-нибудь разумным образом к умирающим пациентам. Таким образом, мы видим, что в просторе освобожденности возникает естественное равновесие. Мы переживаем другого человека, как самих себя; мы говорим с ним, как если бы говорили с самими собою. Это тело легче, чем тяжесть, чем весомость сосуда. Думающий ум – это нечто совсем иное, нежели открытое осознавание без разбора, которое позволяет всему раскрыться в должной мере. Мы можем целиком пережить самих себя. Нам нет нужды выбрасывать его из сердца, когда мы выставляем его вон. Это захватывающий процесс. Если наблюдаешь желание, нужда перестает искать объект, чтобы удовлетвориться, и сама нужда становится объектом внимания; тогда поглощается тот импульс, который ведет к поступку. Она истина и в химии, и в физике, и в термодинамике, и в психологии. Прозрения, возникающие в уме мудрости, часто переживаются в виде внезапных, бессловесных пониманий того, какими являются вещи. Мы можем открыть всеобщие законы внутри тела, как и внутри ума. Это – великий дар, который, если им воспользоваться разумно и мудро, может нам позволить разрушить многие из наших желаний, многие из наших страхов, значительную часть нашей отдельности, – так чтобы не осталось ничего личного, чтобы все оставшееся оказалось светом, вступающим в свет. На всю страну, на весь континент. Алчность зачастую бывает желанием приятных состояний, желанием «больше, раньше, быстрее». Ее психиатр и другие с готовностью поддержали эти отрицательные ожидания, которые оказывали на нее решающее влияние. Чувство никчемности не делает нас никчемными. Мы видим, как внутри нашего сознания возникают и исчезают множественные воплощения ума. Отдайтесь дыханию. Мы полагаем, что, если будем кем-то особенным, это компенсирует нашу неадекватность, покажет, что у нас на самом деле все в порядке. По мере того, как расширяется повседневная практика, осознавание раскрывается и охватывает больший объем нашей активности. И чем больше сил он отдает мантре, тем шире раскрывается его ум, тем глубже становится понимание. И когда мы видим процесс, мы видим и координаты, в которых он происходит. Чтобы развить сосредоточенность, мы избираем какой-нибудь единственный объект осознавания; это тогда основной объект, и вниманию должно «приходить на ум», возвращаться к нему и удерживаться на нем. Когда мы пытаемся пробудиться, приняв на себя ответственность за тело в своем сидении, придет и энергия; она будет здесь. Покой нередко оказывается чересчур соблазнительным для беспокойного ума, и тому не хочется продолжать свою работу. Это наше величайшее «пребывание в другом месте», наш величайший вакуум. Поскольку карма основана на волевом акте, на намерении, легко увидеть, что если в нашем намерении нанесение вреда другим, мы должны также опасаться возможности повредить и самим себе. Но честность не означает насильственного навязывания моей истины кому-то другому. Мы не крадем, не убиваем. Если мы прислушиваемся к сердцу и наблюдаем за своими действиями, мы учимся у самих себя. Когда мы видим ум таким, каков он есть, это дает нам большую власть над его состоянием в данный момент. Дайте возможность ощущению возникать, как ему возникается, в любом месте тела: в голове или в плечах, в руках или в торсе, в бедрах, в силе тяжести, которая чувствуется на подушке или на полу, в ногах, в ступнях, в руках. Можно легко увидеть в взвинченности еще одно явление ума и таким образом его отпустить. После бесчисленных извинений крестьянин возвращается домой; он опечален и несколько пал духом. Леность и вялость многообразны в своих проявлениях. Это желание находиться в ином состоянии, не в том, в каком мы находимся; оно само по себе, пожалуй, является наиболее точным определением, которое мы можем дать душевному страданию: наше желание быть где-то в другом месте. Например, мы протягиваем руку, чтобы коснуться своего сексуального партнера, и это считается приятным ощущением; но когда рука касается кучи отбросов, это ощущение считают неприятным; или, если она прикасается к стене, ощущение можно считать безразличным. Их природа выражается словами: «Приди и попробуй сам; всякий сможет увидеть». Слова так же пусты, как и помыслы; и только прямое переживание того, что происходит в данный момент, приводит нас к полному пониманию истины. Например, мне пришло в голову, что крест – это очень ясный символ тягот жизни. И тем большее сострадание я чувствую даже к своим собственным проекциям и страхам. Но когда возникает разочарование, часто за ним следует гнев. Что было причиной первого кармического действия, которое повело ко всем остальным? Будда говорил, что вопрос «что было началом кармы?» неразрешим; его исследование могло бы расстроить ум. Как отвечает ум на то, что больше нет дыхания, на то, что больше нет жизни? Какова мысль о том, что «больше нет вдоха, нет выдоха»? Испытайте это сами. Когда мы наблюдаем ум с ежемгновенным осознаванием, мы видим, как одно состояние ума возникает со своими собственными склонностями, так сказать, с собственной личностью с собственным настроением, со своими ассоциациями мыслей; и мы видим, как оно исчезает. Существует практика, называемая «пересиживанием боли»; но я не думаю, что нам нужно делать именно это. Он дает вниманию нечто такое, куда можно прийти, на чем можно сфокусироваться. Это цель и метод разом; этим и красива такая медитация. Эти отметки могут поддерживать остроту и ясность осознавания того, что происходит в данный момент. Освободитесь. Стеснение в груди, в теле, в уме – это всего лишь противодействие. Все мы знаем, каково переживание, когда держишься за то, что отдаешь, то есть, когда даешь с привязанностью к особому ответу на дар: «Полюбят ли меня за то, что я поднес этот дар?» Мы привязаны к себе, как дарители, и это не очень благотворное дарение. Если он уже пришел в движение, он просто движется. Когда мы невнимательны, когда мы отождествляем себя с помыслом, – а это есть забывчивость, противоположная внимательности, – нас затягивает в процесс. Но даже эти едва заметные требования можно заметить – почти как ощущения в уме. Не пытайтесь что-то получить от дыхания. Крестьянин полон признательности и многословно благодарит мастера за помощь. В Благородном Восьмеричном Пути Будда наметил три аспекта ясной работы в мире: правильная работа включает в себя правильную речь, правильное действие и правильный образ жизни. Сознание само собой возникает как результат соприкосновения осознавания и его объекта. И только такое голое внимание, такое отсутствие нужды, способное быть на месте в нужный момент, обладает силой освободить нас, освободить нашу подневольную реакцию на нужду. Все мы обладаем знанием, все мы способны передать множество весьма далеко идущих идей. Потому что «это я» – просто еще один проходящий помысел. Таким образом, они видят только легкий ум, ум, который хочет сидеть; они не видят ума, который причиняет нам наибольшие страдания, не видят рассеянного ума, желающего делать что-то другое. А потом открывается вот что: ничто из желанного не в состоянии дать нам удовлетворения надолго, ибо все текуче, ничто не остается навсегда. Нет того, кто исцеляет; просто происходит исцеление. Возникают мысли. Просветление может стать величайшей причиной страдания, потому что оно остается предметом нашего сильнейшего желания. Наставник, увидев чистоту мотивов крестьянина, удовлетворяет просьбу и объясняет, что мантра, которую он собирается ему дать, облечена силой тысячелетнего употребления монахами в монастырях его родины. Когда ей было восемнадцать лет, она попала в Индию и как-то узнала, что ей надо бы начать медитацию, чтобы очистить ум. Освободитесь от гордости, которая держится за ожесточение: «Я-де вас прощаю». Сделайте это легко. Доверие к природе Будды, к сердцу Христову, к самой сути любой линии преемственности, которой мы следуем, даже позволяет нам иногда допускать ошибки. Я переживал такое общение со своими детьми, а также с умирающими пациентами, с которыми долго работал. Когда мы видим в уме сопротивление, неподвижность, скуку, беспокойство… это и есть медитация. Когда мы следим за умом при помощи так называемого «осознавания без разбора», то мы берем сосредоточенность, развитую на первичном объекте, и разрешаем уму ежемгновенно переживать все, что возникает; все, что получает преобладание, усматривается с не создающим привязанности осознаванием. Это и есть ум – но до того, как думание раздробляет его на миллиарды представлений и предпочтений; это – чистое, открытое пространство без предпочтений или отвращения. Если ум отвлекается в сторону, осторожно, со спокойным неосуждающим и непривязывающимся осознаванием, возвратите его к дыханию. Мы не в состоянии увидеть сами эти частицы, зато можем узнать их по оставленным ими следам. Ум приходит и уходит.