Когда ум отбрасывает понятия, он представляет собой не что иное, как сердце. Внутри нас содержатся несовместные системы желаний, которые в одно мгновенье могут оттолкнуть какой-то объект, а в следующее – страстно его пожелать. Войдите в свет. Пристально наблюдая за умом, мы можем увидеть, как разочарование превращается в гнев. Это та же разница, как между рабствованием у мысли и освобождением посредством ее. А иногда проследить сделанное нами невозможно. Это глубокое понимание позволит нам после смерти узнать, что мы умерли, понять, как продолжает существовать сознание, хотя тело лежит где-то поблизости. Иногда сомнение облегчается от чтения толковой литературы или от беседы с каким-нибудь уважаемым нами человеком; или же это даст нам возможность узреть переживание сомнения с более открытым умом. Наше недоверие к себе подкреплено чувством, что мы – единственные люди, которым случилось солгать или украсть, что в нас скрыты какие-то глубокие недостатки. Мы замечаем, как автоматически исследуем сильные перерывы в потоке. Мы не теряемся в нем, становясь им, а просто видим его как всего лишь еще одно мгновенье, пришедшее без спросу, которое так же и уйдет. Некоторые вещи происходят с нами в качестве естественного следствия тех вещей, которые мы совершили раньше. И я сижу с ними и позволяю себе войти в это чувство; но я вхожу в такое состояние, взяв с собой понимание того процесса, того контекста, в котором мы все существуем. Осознавание дыхания – это передний план. Просто освободитесь от всего. Сила мудрости состоит в том, чтобы пробудить нас для прямого переживания вещей такими, каковы они есть. Лучшим средством растворения критического ума окажется простое его узнавание без ценностного суждения, едва он возникнет. День за днем он старается ввести в ум новую мантру, но без особой пользы. Это заблуждение. Гнев особенно хорош, как наблюдаемое состояние ума, еще и потому, что нам не раз велели не сердиться; при этом нас убеждал не сердиться кто-то сердитый. «Что такое правильный образ жизни?» – этот вопрос люди чаще всего задают себе с началом пробуждения. Один ум возникает для того, чтобы за ним естественно последовал другой. Не что-то такое, чего надобно бояться, а просто демона. Каждое мгновенье – это совершенный круг. Свободны от ума. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш. С возрастом мы приучаемся заботиться о себе, приучаемся к ответственности. Когда его касаешься осознаванием, становятся вполне очевидными его несубстанциональность, сущностная пустота. Я почувствовал, как трудно выказывать заботу с теми огромными глыбами невежества, которые мы обычно несем с собой большую часть времени. На одном уровне, конечно, все, что действительно происходит, – это движение звука в воздухе, который давит на наши барабанные перепонки; благодаря памяти и механизмам восприятия ум узнаёт то, что говорится. Можно просто их наблюдать. Когда, например, мы наблюдаем ум, словно проецируемый на экран кинофильм, то по мере углубления сосредоточенности он, возможно, станет прокручиваться медленнее, а это позволит нам заметить побольше из происходящего. Может существовать желание очищения, которое по сути своей является «мотивацией» к завершенности. Но на более глубоком уровне внутри ума есть движение, которое можно почувствовать, когда мы более не полагаемся на слова, когда просто переживаем. Это еще какой-то хлам. Если бы думание приводило нас к истине, все мы к настоящему времени были бы великими мудрецами, потому что наше думание сделало все, на что мы способны; мы продумали все по поводу того, кто мы такие, что мы делаем, как надо это сделать. Эта великая смерть разделения и страха становится весьма могучей силой в нашей жизни, когда мы вступаем в чистое бытие, в процесс, иногда бывающий болезненным, где раскрывается тот факт, что мы не то, кем считали себя, что мы в действительности всегда в значительной мере были тем, кем никогда не хотели быть. Поэтому в большинстве дискуссий о правильном действии обычно возникает в той или иной форме вопрос об убийстве. Такая одинаковость существует, когда я вхожу в комнату человека, который охвачен сильной болью, и я чувствую ее своим нутром; но это чувство окружено простором, тем простором, который просто пребывает с болью, какова она есть, который охотно позволяет ей следовать естественным путем. Удерживайте внимание только на одной точке и замечайте ощущение, сопровождающее каждое дыхание, когда оно течет в тело и вытекает из него в естественном дыхательном процессе. Если где-то все еще остается ожесточение, примите также и его; пусть оно рассеется по мере того, как растет прощенье. Думающий ум превращает в думание целый мир. Пользуясь сердцем, мы можем передавать наше возрастающее осознание и уважение к росту других; мы способны делиться духом с другим человеком. И когда мы проникаем в самую глубину боли, освобождаясь от сопротивления, мы видим, что боль – это не единый монотонный лазерный луч чувства; вместо этого мы видим аморфную массу движущихся ощущений. Внимание направлено именно на это осязательное чувство. Вещество мозга. Мы освобождаемся от своего чувства никчемности не потому, что кладем его под топор, не потому, что стараемся контролировать или подавлять его; мы освобождаемся от него, предоставляя ему достаточное место для того, чтобы оно увидело, что оно делает. В большинстве своем мы переживали такие периоды, когда внимание просто не желало оставаться с дыханием, когда ум бывал отвлечен мыслями о неоплаченных счетах, или о недавних доводах в споре, или о том, что кто-то думает о нас, или о причинах нашего беспокойства. е. Открытое и бесконечное. При этом передаются не слова, а намерения; здесь сообщаются состояния ума, заботливое отношение. По мере того, как ослабевают отрицательные состояния, положительные состояния возникают сами по себе. Она составлена из сложных ощущений. Вопрос о правильных средствах к существованию – это не просто вопрос о справедливом доходе; это вопрос о правилыюй жизни. Любое мгновенье могло бы дать нам просветление, если бы мы увидели его тотальность, его сложность, его простоту. Я понимаю, что это значит». Один из группы сказал, что он может себе позволить сидеть только двадцать минут утром, а вечером – вообще нет. Пусть отпадет всякая жестокость, которая стесняет сердце. Оно уходит к этой мысли, затем к той, потом к этому ощущению, к тому запаху, далее к какому-то звуку, а после него…» И замечаешь, что перед умственным взором проходит один предмет за другим. Мы знаем, что существуют чувства с неизвестными нам корнями, чувства, с которыми мы не соприкасаемся: «Я думаю вот так, но не знаю, почему; я испытываю неловкость, но не знаю, откуда она происходит; вот и сижу здесь с ней». Но когда возникает разочарование, часто за ним следует гнев. Когда осознавание сильно, вожделение слабо. В следующем вагоне – прачечная, где сушится белье, так что мы на мгновенье размышляем о голубом полотенце, которое вывешено для сушки; но мы еще раз быстро пробуждаемся к настоящему моменту, поскольку в следующем вагоне видим какого-то человека, занятого медитацией; и мы вспоминаем, чем заняты сами. Иногда, если я нахожусь в общении с каким-то лицом и чувствую, что у меня не клеится дело, мне нужно просто сказать: «Сегодня у меня дело не клеится»; но в этом высказывании больше правдивости, чем в том, что человек, может быть, переживает за весь день. Из потока ума он отбирает то, чем, по его убеждению, он должен быть, и отбрасывает все остальное. Деяние есть страстное желание какого-то удовлетворения, намерение получить некоторый результат, удовлетворяющий страсть. Это прокладочное «я» не дает нам участвовать в прямом переживании потока. Только благодаря собственному столкновению с препятствиями для нашей естественной мудрости мы начинаем постепенно пробуждаться. Наблюдать мирные состояния ума гораздо приятнее, чем свою алчность или эгоизм. Это спокойная решимость присутствовать, позволить осознаванию появиться, когда ему вздумается. Скоро он обнаруживает, что его ум наполнен смущением и сомнениями. Когда мы начинаем работать над собой, у нас появляется склонность осуждать некоторые качества ума или, пожалуй, чувство, что мы достигаем не столь многого, сколько, по нашим представлениям, могли бы. Конечно, не все виды боли дадут нам возможность такого значительного простора. Когда я впервые услышал буддийские представления о страдании, я был решительно несогласен и отверг их. Но пока мы отождествляем себя с чем-либо возникающим, думая, что это «я» или «мое», мы не увидим, как оно появляется, не увидим процесса, из которого оно возникает. Мы можем экспериментировать со своей практикой, чтобы увидеть для себя, что происходит в нас. Почувствуйте, как огонь гасится этой открытостью сердца. Воображаемое «я» начинает умирать, когда мы более не придаем ему силы, не питаем его жаждой переживаний, словно они его собственные; оно начинает умирать, когда мы видим эти переживания просто как переживания в обширном уме. Откройтесь для своего переживания этого резервуара, как бы это ни происходило. Когда мы «упорно работаем над собой», мы иногда отталкиваем свой легкий ум, свое счастье быть прежде всего на пути. Нужда есть требование к следующему мгновению содержать то, чего не содержит настоящее. Осознавание знает происходящее, когда оно происходит. Теперь пусть эта теплота и это терпение положат начало прощенью. Вот простенький пример. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя. Не проявляя тяги к ним, просто дайте возможность осознаванию раскрыть то, что уже есть. Направьте внимание на макушку. Мы наблюдаем естественный процесс ума и обнаруживаем, сколь много из того, что мы лелеяли и считали собой, есть по сути вещей безличные явления, проходящие одно за другим. Ей потребовалось несколько месяцев, прежде чем она смогла просидеть целый час; а зато теперь она – одна из самых лучших в медитации, о которых я знаю. Поэтому во время нашей величайшей надежды на контакт с жизнью мы имеем для этого наименьшие возможности. Пользуясь своим собственным именем, скажите себе: «Я прощаю тебя». Мы хотим спастись от них, отвлечься, не иметь дела с неприятным, – и этим мы укрепляем власть боли над умом, ее способность опять отвлечь нас в другой раз. Но еще труднее ими не быть. Такая всеохватная внимательность служит общим мерилом; она появляется благодаря самопобуждению к более глубокому взгляду на себя. Думаю, на сей раз я освобожусь от этого и увижу, что почувствую теперь». Хотя мандалы представляют собой сложные круговые картины, их можно также рассматривать, как изображения трехмерных лабиринтов. Достаточно интересно то обстоятельство, что именно этот акт творения оказывается величайшей причиной превратного понимания в нашей жизни. Только чистое осознавание. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля». Развитие ума, который ни к чему не привязан, открывает путь к мудрости. Мы все кружимся и кружимся в этом мире, наблюдая за всеми происходящими в нем мелодрамами, за всеми формами, которые проецирует ум, но которые он редко признает за сновидения, каковы они суть. Каждый из них ясно отмечен внутри сосредоточенного осознавания дыхания. Как бы просто ни было это утверждение, за ним много мудрости. Естественная деятельность ума – блуждания. Пространство в пространстве. Выбирая того, кем нам хотелось бы быть, мы отбираем из огромного склада то один образ, то другой, и отвергаем остальные на основании каких-то рассудочных доводов. Благодаря нашему освобождению от путаницы возникает познание. Я подумал, что это ложный, пессимистический уклон: «А, это буддийский вздор с Востока, где половина детей умирает в возрасте до пяти лет! Конечно, они думают, что мир полон страдания; у них со всех сторон умирающие с голоду, у них покойники на улицах валяются. Всю голову, опирающуюся на шею. «Да разделят все существа эту открытость. Больницы имеют целью сохранение жизни; смерть оказывается здесь врагом. Желание обусловливает возникновение побуждения что-то сделать по этому поводу – возникает воля, которая приводит к поступку. Эти аспекты нельзя увидеть отчетливо до тех пор, пока мы не примем все таким, каково оно есть, с большой долей самоприятия и сострадания. Все методы, все глубокие ответы на все глубокие вопросы суть отражения момента, которые надо увидеть и от которых надо в конце концов освободиться. Как можно отметить волевой элемент, ведущий ко все более и более далеким переплетениям и алчным желаниям ума, так же точно можно и увидеть, что именно это качество выбора, которое снова и снова возвращает нас к дыханию, при правильном его поощрении приводит жизнь к равновесию. Только отмечайте эти вещи и спокойно возвращайтесь к дыханию. Я не оказывал им никакой помощи; и у моего действия был тонкий привкус превосходства и господствования. Баба Хари Дас говорит, что даже святой в возрасте девяносто одного года не свободен от препятствий. Почувствуйте легкое тело в весомом, как в колыбели; они связаны с каждым дыханием и поддержаны им. Откройтесь для своего переживания этого резервуара, как бы это ни происходило. По мере того, как мы стараемся положить за правило практиковаться каждый день, медитация может оказаться затруднительной. Мы учимся читать самих себя, чувствуя и глубоко прислушиваясь к тому, как мы реагируем на то, что появляется на нашем пути. И входя в это переживание так глубоко, как могу, я прохожу через него, когда они смогут это сделать. Не станем мы также говорить: «О, эта боль – всего лишь следствие кармического процесса», – потому что такие слова не будут, состраданием: мы просто разговариваем по душам, не работая над собой; мы не поддерживаем такое состояние ума, которое сохраняет разделение. Почувствуйте плечи. В то же время способность осознавания позволяет понимать слова, когда мы их читаем. Только это. Каждое мгновенье этой практики есть также и ее цель: внимательность, простая чуткость к тому, что есть. Мы обращаем внимание на свою речь: в своей речи мы воздерживаемся от сплетен, от злословия; мы сохраняем ее правдивость. Изменяются не только внешние вещи; все меняется; и этот факт нарушает наши понятия о порядке вещей, потому что эти понятия суть устойчивые продукты воображения, которые не отражают перемен. Желание быть просветленным подобно «я», которое хочет присутствовать на собственных похоронах. Мы видим рождение и смерть. Видно воочию, что все это – поток постоянных перемен, приход и уход, и каждый миг ведет к следующему. Мы видим просто вагон за вагоном, и наше внимание уже не следует за каждым стимулом; мы более не теряемся в следах прошлого или в предвкушении того, что придет из будущего. Ум затерян где-то в другом месте, не соприкасаясь с настоящим моментом. Но иногда условия не предоставляют нам много энергии для создания устойчивой сосредоточенности; отвлечения давят на ум и не дают возможности поддерживать сосредоточение или сохранять равновесие с энергией; или же осознавание не приобретает достаточного постоянства, чтобы дать нам возможность распознавать состояния ума, сохраняя при этом равновесие. Таким образом, они видят только легкий ум, ум, который хочет сидеть; они не видят ума, который причиняет нам наибольшие страдания, не видят рассеянного ума, желающего делать что-то другое. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля». Мы можем почувствовать, как внутри нас обретает существование и исчезает Вселенная, точно так же, как могли бы открыть это на небе. Но вот он вернулся в Соединенные Штаты и вскоре по возвращении отправился с визитом к хорошо известному корейскому дзэнскому наставнику. Они приходят и уходят, как им заблагорассудится. Мы можем довериться осознаванию, которое не мешает усмотреть в суждении всего лишь часть потока, результат предыдущего обусловливания, который не обязан как-то направлять или ограничивать весь этот обширный ум. Освободитесь; освободитесь полностью. Освободитесь от мыслей. Когда мы сидим и чувствуем неудобство, когда из стороны в сторону по лбу ползает муха, и мы взбудоражены, а ум не в состоянии прийти в равновесие, хотя наша практика углубляется, – в этот момент нам кажется, будто мы не медитировали никогда в жизни. Это помогает нам не теряться в лабиринте анализа или не увязнуть в болезненных стараниях познать то, что, кажется, непознаваемо. Имя все еще оформлено; а состояние нирваны не имеет формы, и его нельзя ухватить в языке. Их природа выражается словами: «Приди и попробуй сам; всякий сможет увидеть». Когда мы наблюдаем возникновение и исчезновение сотен новых воплощений в течение часа, мы переживаем рождение и смерть на очень глубоком уровне. Когда возникают препятствия, в уме автоматически подается сигнал тревоги; этот сигнал будит нас и побуждает к исследованию помехи. Это и есть ум – но до того, как думание раздробляет его на миллиарды представлений и предпочтений; это – чистое, открытое пространство без предпочтений или отвращения. Чем более мы принимаем свой гнев, свою одинокость, системы своих желаний, тем более мы способны слушать других, тем более способны слушать самих себя. Становится очевидным, что даже во время нашего спокойнейшего отдыха ум продолжает работать, и его работа воздействует на тело. Как бы просто ни было это утверждение, за ним много мудрости. Каждый человек, по-видимому, до известной степени обладает им. Пребывание на уровне ощущения внутри тела позволяет видеть все гораздо более отчетливо в границах этого поля осознавания. Алчность зачастую бывает желанием приятных состояний, желанием «больше, раньше, быстрее». Ничего вне. Мы можем довериться осознаванию, которое не мешает усмотреть в суждении всего лишь часть потока, результат предыдущего обусловливания, который не обязан как-то направлять или ограничивать весь этот обширный ум. Я вижу, как для некоторых, прекраснейших созданий, которых я знаю, их чувство своей никчемности оказывается самым жгучим пламенем, с которым им приходится работать. Когда возникают отрицательные, нездоровые состояния, не бейте их молотком. И мы думаем: «Да ведь все мы на самом деле одно!» Но когда мы пытаемся сообщить кому-нибудь об этом переживании, мы обнаруживаем, что повторяем почти в ожесточении: «Все мы – одно». Выбирая того, кем нам хотелось бы быть, мы отбираем из огромного склада то один образ, то другой, и отвергаем остальные на основании каких-то рассудочных доводов. Страдание есть сопротивление тому, что есть, его неприятие. Вся мелодрама наших попыток завоевать свободу многое выиграет, если мы дадим возможность уравновесить их хорошо развитым чувством юмора. «Я» – это не какая-то сущность, выступившая на завоевание мира; большая часть мгновенных вожделений, которые мы называем «я», являет собой механизм восполнения, старающийся опровергнуть никчемность: это не столько старание показаться великим, сколько старание не показаться дураком. Это не аналитический ум, не прибор обратного видения размером 20x20 дюймов, который раскрыл бы кармический корень данного момента. Я не пытаюсь изменить вас, я просто люблю вас, насколько могу». Мы видим помысел: «Я чересчур беспокоен, чтобы сидеть и медитировать». И мы наблюдаем эти нужды, не оценивая себя за это. Привязанность означает, что мы отождествляем себя с этими содержаниями или ощущениями. Я нахожусь в комнате, где налицо крайне невыносимая обстановка, крайняя неудовлетворенность настоящим. Прочувствуйте напряжение, одинокость, отделенность гнева, его огонь. Привязываясь к тому, что мы, по нашему мнению, знаем или не знаем, мы создаем препятствия для своего более глубокого познания. Но на самом-то деле нашу способность любить и быть любимыми можно просто приравнять к нашей мере способности освободиться от отделённости, позволить, чтобы нас любили, благодаря освобождению от своего критикующего чувства неловкости. Не держитесь. И мы думаем: «Да ведь все мы на самом деле одно!» Но когда мы пытаемся сообщить кому-нибудь об этом переживании, мы обнаруживаем, что повторяем почти в ожесточении: «Все мы – одно». Если в силу своей обусловленности оно вам не нравится, возникает желание оттолкнуть его прочь, а если нравится, появляется желание притянуть его к себе. Когда мы располагаем достаточным состраданием, достаточным терпеньем по отношению к себе, чтобы позволить такому состоянию появиться и быть видимым, оно медленно распадается. Аромат кедра – просто обоняние. Чистое осознавание. Только форма. Мы воображаем, что выход вещей из-под контроля – это ад; но когда пережиты открытость и легкость естественного течения, когда все мысли и чувства окажутся в равной степени поглощены в процессе, мы будем освобождены от отождествления, которое создает «кого-то», чтобы страдать. Пенье птицы – просто слушанье. Таким образом, постепенное пробуждение не так уж и отличается от внезапного. Это – хорошее чувство. Нам всем неплохо помнить этот маленький урок аэродинамики. Налицо просто ясное, точное, мягкое наблюдение за дыханием. Мы отмечаем, что множество отрицательных чувств, таких как страх и сомнение, с которыми мы долгое время отождествляли себя, утрачивают свое преобладание по мере того, как ум развивает более широкое осознавание. Болезненные отношения и желания, когда мы видим их приближение, имеют меньше возможности появиться в уме в состоянии полной зрелости. Счастье представляет собой более глубокое удовлетворение, чувство целостности, отсутствие нуждаемости. Не держитесь ни за что. Они так одиноки, так отрезаны от всех. Она сделала все, что могла сделать в данных обстоятельствах: она послала любовь в такой ситуации, где могла бы проявить сильный гнев и ненависть к себе; а она пришла к свету самым совершенным образом. Она удерживает нас от того рода открытости, которая приходит благодаря доверию к своей природной мудрости. Каждое дыхание, входящее в весомое тело, переживается этим более легким телом в виде ощущения. Просветление – это синоним способности просто присутствовать, находиться в настоящем моменте без какой-либо привязанности к другому месту; вся наша жизнь находится именно здесь, именно сейчас. Пытаясь контролировать неконтролируемое, мы создаем ад. Мы можем, например, отметить, что чувство никчемности, недоверия к себе уменьшается, что мы переживаем более глубокий уровень бытия, который не имеет такой тесной связи с запутанностью, повседневной житейской мелодрамы. Мы прерываем внутренний диалог, постоянное комментирование ума, мы прорываемся сквозь то место, где происходит думание, и переживаем процесс непосредственно. По иронии вещей, когда переживаешь глубину неудовлетворенности в нуждающемся уме, то за этим следует великая радость. Только осознавание и ощущение. По его словам, нам так надо заниматься практикой, словно бы для завершения своей работы у нас было еще много жизней, по крайней мере, девяносто девять, – и при этом не терять понапрасну ни единого мига. Но чем больше мы действуем от сердца, от этого глубокого интуитивного пространства, тем меньше в дело будет вмешиваться плетение ума. И в следующую тысячную долю секунды мы видим, как возникает совершенно новый ум. Наблюдайте жизнь в шее, в трахее. Освободитесь от своего незнания. Ум делается заостренным на ощущениях, сопровождающих дыхание. Теперь размышляйте о том, как гнев ощутим для вас, как он переживается. И я узнал, что мне необходимо сначала породить любовь к самому себе, а уж потом я мог бы открыться для другого. Глубокие чувства утраты и боли запечатлены в тканях тела так же, как и в уме. По его словам, нам так надо заниматься практикой, словно бы для завершения своей работы у нас было еще много жизней, по крайней мере, девяносто девять, – и при этом не терять понапрасну ни единого мига. В нем содержится множество мыслей о себе, мнительности и робости. Наши переживания совершения значительных усилий, имеющих целью вступление в сознавание, свободное от усилия, или необходимость выбора для развития осознавания без выбора, – оставляют нас с чувством некоторого замешательства перед всем этим. Вряд ли стоит называть его «грехом», лучше бы усмотреть в нем просто помеху для понимания, отвлекающую внимание, создающую отождествления, уводящую нас от уравновешенного осознавания потока. Тогда может возникнуть все, что угодно. Но когда мы пробуждаемся, мы все более и более начинаем отдавать себя. Мы узнаем, где нам нужно произвести работу. Каким-то образом некоторый уголок ума хочет убедить нас в том, что мы – это только приятные состояния. На свитке мастер пишет по-китайски: «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ». Но даже эти едва заметные требования можно заметить – почти как ощущения в уме. Почувствуйте силу шеи, ее толщину, ее вещественность. Все эти виды отвращения противодействуют тому, что есть ; все они создают преграду для свободно текущего ума, который познает вещи в каждое мгновенье такими, каковы они есть, и не желает их переделать. Некоторые боли будут столь сильными, что станут долго удерживать ум в плену. Суждение разбивает первоначальное пространство ума на миллиард осколков. В этом случае мы искажаем зрение; но точно так же, когда мы стоим чересчур далеко от витрины, это лишает предметы отчетливости. Ведь у большинства есть какой-то гнев, где-то, возможно, скрывается какой-то узел бессильной ярости из-за того, что все меняется, и притом помимо нашей воли. Он начинает медленно читать мантру вслух и повторяет это несколько раз, чтобы лучше с ней ознакомиться. Мы обнаруживаем, что нам на деле нет нужды задавать кому-либо какие бы то ни было вопросы, нет нужды искать ответов вне самих себя. Мягко, терпеливо и с большой любовью мы признаем то, чем в действительности являемся. Ум окажется сосредоточен весьма открытым способом. Естественная деятельность ума – блуждания. Полнота есть пребывание именно здесь. Мы переживаем прохождение помысла через эту пустоту и хотим узнать, что происходит; но этот интерес отмечается, как всего лишь еще один пузырь, проплывающий в открытом просторе, который мы так долго принимали за твердое, драгоценное «я». Дон Хуан говорит о «контролируемом безумии», что является его способом выразить то чувство абсурда, в котором проявляется почтение к чуду, каким является даже пребывание здесь ради совместной работы. В теле возникают ощущения. К примеру, существовала традиция часто отправлять лиц с преобладанием чувственности на площадки для погребения трупов, чтобы они наблюдали там разлагающиеся тела и добились некоторого прозрения как в принцип непостоянства, так и в объекты своих сильнейших желаний. Возникает одиночество, возникает ненадежность, возникает страх, возникает голод, возникает даже страстное желание, которое ведет нас от одного воплощения к другому, которое создает один ум за другим, – и все это видно, как просто приход и уход. Отмечайте дыхание в целом от его начала до его конца, точно, ясно, от ощущения к ощущению. Отметки удерживают внимание вблизи объекта осознания. Каждый человек, по-видимому, до известной степени обладает им. Она позволяет массе удерживать форму, очертания. Лицо расслаблено. Оставайтесь простыми и легкими. Если, к примеру, мы не говорим правду и, по крайней мере, знаем, что лжем, мы близки к раскрытию причин этого. Их природа выражается словами: «Приди и попробуй сам; всякий сможет увидеть». Мы все это переживаем и все отдаем. Нам также случалось давать что-то, когда мы чувствовали, что это будет только справедливо – отдать нечто в другие руки, просто отпустить вещь от нас туда. И вот мы поговорили о возможности для нее аборта с тем же самым утверждающим сознанием, с каким она могла бы рожать – с действительным желанием добра этому существу в его переходе через ее тело; мы поговорили и о том, как она могла бы сделать аборт с величайшей возможной любовью, с добротой к самой себе, с признанием того, как легко для нее было бы отвлечься на путь вины. Алчность зачастую бывает желанием приятных состояний, желанием «больше, раньше, быстрее». Это ум как эго, ум как «я есмь». Мы избираем некоторый основной объект и работаем с ним, – будет ли он чем-то создаваемым нами в содержательной сфере, скажем, повторением слов, или идеей любящей доброты, или чем-то таким, что уже всегда присутствует, как ощущения в теле. Когда мы переживаем это состояние хотя бы в течение тысячной доли секунды, оно останавливает весь мир и позволяет нам освободиться от какой-либо надобности быть где-то, кроме совершенства данного момента. Отдайте вашу отделенность. Но, похоже, необходимо некоторое время, прежде чем мы достаточно очистим свои внешние чувства и свою обусловленность, освободимся от образцов и восприятий, чтобы просто слышать, просто видеть, воспринимать достаточно глубоко, и смочь понять способ бытия вещей. Мы наблюдаем, как они движутся, мгновенье за мгновеньем, сначала одно здесь, затем одно там. Отмечайте просто, что это «помыслы, помыслы», и снова возвращайтесь к дыханию. Ведь так чудесно просто «выключить свет» и выходить из тела, выходить из всех его болей и просто повисать в блаженстве или в тишине. Способствуя этому обширному, свободному от отождествления осознаванию, мы освобождаемся от всех попыток вообще быть кем-то, вообще что-то получить; мы не сдерживаем потока и не ускоряем его; мы просто не мешаем ему пройти так, как он идет. Этим мы не хотим сказать, что нам нельзя слегка потанцевать со своими желаниями; но музыка должна слышаться с обеих сторон, и сердца надо держать открытыми. Отдайтесь дыханию. Все, что мы делаем, становится почвой для расширения внимательности. Не что-то такое, чего надобно бояться, а просто демона. При сидении на плотном мате с подушкой, или «дзафу» под тазом колени удобнее лежат на полу, что дает устойчивую основу для сиденья. Все мы знаем больше того, что считаем известным. Когда ей было восемнадцать лет, она попала в Индию и как-то узнала, что ей надо бы начать медитацию, чтобы очистить ум. Все эти виды отвращения противодействуют тому, что есть ; все они создают преграду для свободно текущего ума, который познает вещи в каждое мгновенье такими, каковы они есть, и не желает их переделать. Наполните комнату своей любовью, наполните ее сердечной заботой. Когда мы способны пребывать с тем, что происходит в данный момент, налицо и наше чувство полноты. Наставник, увидев чистоту мотивов крестьянина, удовлетворяет просьбу и объясняет, что мантра, которую он собирается ему дать, облечена силой тысячелетнего употребления монахами в монастырях его родины. По мере того, как эта практика становится все более зрелой, начинаешь больше доверять себе. Когда «я» становится всего лишь еще чем-то, наблюдаемым в потоке, мы видим, что сами не отличаемся от чего-либо прочего во Вселенной. Нам трудно вообразить, как это мы когда-то могли не видеть прежде всего этого совершенства или как можем когда-либо его утратить вновь. Свет внутри света. Тогда оно становится основой для нашей работы над собой, для дальнейшего очищения. Не пытайтесь что-то получить от дыхания. Но дело здесь не столько в том, что из-под контроля выходит и проявляет непредсказуемость поток, сколько в том, что он недоступен для некоторого воображаемого «я» и вместо этого оказывается совершенным развертыванием запутанных законов причины и следствия, законов кармы. Мы открываем для себя, что истина не имеет единственной формы, что истина находится только в данном мгновенье и ее всегда можно открыть именно здесь. И по мере того, как практика дарения медленно раскрывает нас, мы постепенно становимся способны отдаваться, освобождаться от всего, что препятствует прямому переживанию потока, от всего, что препятствует нашему пониманию. Если нам важно открыть специфическую мотивацию, чтобы выяснить какой-то упорно повторяющийся стереотип, ставший причиной нашего горя, тогда мы можем применить созерцательное исследование. Их природа выражается словами: «Приди и попробуй сам; всякий сможет увидеть». Пусть это чувство распространяется наружу, пусть оно охватит всю окрестность. Мы не доверяем своему виденью, потому что полагаем, что мы не просветлены. Мы не теряемся в нем, становясь им, а просто видим его как всего лишь еще одно мгновенье, пришедшее без спросу, которое так же и уйдет. Вступив в медитацию внимательности, один приятель, который провел несколько лет в занятиях практикой преданного почитания, сказал мне: «Думаю, мой путь изменился». Когда мы входим в круг, мы вступаем в поток. Когда «я» становится всего лишь еще чем-то, наблюдаемым в потоке, мы видим, что сами не отличаемся от чего-либо прочего во Вселенной. И если мы видим, что вот-вот потеряемся в какой-нибудь мысли, в какой-то эмоции, в каком-то желании, мы все-таки располагаем моментом выбора: «Я делал это уже десять раз и потом всегда жалел о случившемся; и вот опять то же самое. Содержание нашей жизни и их жизни может быть различным, как и содержание ума отличается от содержания ума каждого другого человека; но сам процесс совершенно одинаков. Он виден там, как простой наклейщик ярлыков. Часто мы думаем: «Я не в состоянии медитировать, я беспокоен… я не могу медитировать, я утомлен… я не могу медитировать, у меня на носу муха…» Это и есть медитация. Бывают моменты, когда мы свободны от внутренней борьбы; бывают и другие, когда подспудное течение обусловливания настолько усиливается, что мы опять втягиваемся в суждения. Это наше величайшее «пребывание в другом месте», наш величайший вакуум. Такая практика вынуждала их выйти за пределы того, кем и чем они воображали себя, стать целиком и полностью открытыми для переживания превыше самих себя. Но китайский иероглиф для слова «хум» по внешности очень сходен с иероглифом для слова «бык»; и вот крестьянин неправильно читает последнее слово. Есть и особые нужды: желанные предметы, дружба с кем-то, виды еды, тот или иной цвет, то или иное окружение. От мгновенья к мгновенью ум, обусловливание, строит некоторый образ того, чем он считает себя. Поэтому мы наблюдаем ум, пользуясь им как средством, чтобы увидеть то, что скрывается за ним. Акт дарения является хорошим примером того, как не надо теряться в анализе мотивации. Откройтесь ощущениям, возникающим в ногах, в бедренных костях, сочлененных в тазобедренных суставах, от бедер к лодыжкам. Не теряйтесь. Я переживал такое общение со своими детьми, а также с умирающими пациентами, с которыми долго работал. Она выросла в испанском Гарлеме и натерпелась горестей и несчастий. Мы можем, например, отметить, что чувство никчемности, недоверия к себе уменьшается, что мы переживаем более глубокий уровень бытия, который не имеет такой тесной связи с запутанностью, повседневной житейской мелодрамы. Его сердце излучает сострадание в самом центре соединения этих двух реальностей. Будда уподоблял гнев подбиранию горящего уголька голыми руками с намерением бросить его в другого человека; все это время мы сами опалены, обожжены гневом. Пользуясь сердцем, мы можем передавать наше возрастающее осознание и уважение к росту других; мы способны делиться духом с другим человеком. Когда мы начинаем работать над собой, у нас появляется склонность осуждать некоторые качества ума или, пожалуй, чувство, что мы достигаем не столь многого, сколько, по нашим представлениям, могли бы. Не гонитесь за ощущением. Она удерживает нас от того рода открытости, которая приходит благодаря доверию к своей природной мудрости. Эти качества ума наличествуют у каждого. Да освобожусь я от страха, скрытости и сомнения. Мы суть открытое пространство; мы не держимся ни за что, мы отдаем все. Покой нередко бывает слишком соблазнителен для беспокойного ума. Нет рождения. Мы воображаем, что вот-вот исчезнем в пустоте, и поражаемся: «Что же тогда действительно происходит? Что реально? Я хотел потерять „я“, потерять свою отделенность, хотел открыть свое сердце; а сейчас я боюсь, что здесь нет никого, кто контролирует происходящее. Да научимся мы просто быть в одном мгновенье за раз. Но вне зависимости от того, какую работу мы избираем, даже если эта работа кажется самой чистой, каждый день будут возникать одни и те же вопросы: «Насколько чище я мог бы проявлять свои энергии? Насколько ближе к истине, насколько менее алчным мог бы я оказаться сегодня?» Методы подобны колючке, которую берут, чтобы вытащить другую колючку; а когда заноза вынута, обе выбрасываются. Нам нет нужды быть кем-то другим. склонность следовать за блуждающими помыслами с привычными, осуждающими комментариями, а затем, когда мы узнаем свое осуждение, реагировать таким образом: «Черт возьми, я опять осуждаю!» Мы критикуем критический ум. «Да освобожусь я от страдания, да освобожусь от напряжения, от гнева, от разделенности. Способствуя этому обширному, свободному от отождествления осознаванию, мы освобождаемся от всех попыток вообще быть кем-то, вообще что-то получить; мы не сдерживаем потока и не ускоряем его; мы просто не мешаем ему пройти так, как он идет. Дыхание станет тонким; но мы наблюдаем его таким, каково оно есть; нам не нужно ничего делать . Иногда это обстоятельство становится для нас очевидным, когда мы сидим и отмечаем такое свое думанье: «О, сейчас это уже лишнее…» или: «Думаю, пора остановиться! Но когда осознавание проникает в точку возникновения чувства притяжения или отталкивания по отношению к феноменам, кармическое затягивание в новое действие ослабевает как раз там, где желание обусловливает волевой акт, придающий активности энергию. Беспокойство есть всего лишь еще одна сторона нашей природы; то, что мы говорим: это – «наше» беспокойство. Ум приходит и уходит. Наши переживания совершения значительных усилий, имеющих целью вступление в сознавание, свободное от усилия, или необходимость выбора для развития осознавания без выбора, – оставляют нас с чувством некоторого замешательства перед всем этим. Мы учимся давать себе тепло, проявлять к себе терпенье и таким образом стать способными культивировать тепло и терпенье. Полюбите себя. Когда люди начинают видеть относительность думающего ума, они говорят: «Убейте ум, ум – это мой враг». Вот для чего хорош рассудочный ум: собрать и применять некоторые технические знания и уменья – как водить автомобиль, как пользоваться картой, как читать книгу, как перевязывать раны, как уметь медитировать. Нам нет нужды выбрасывать его из сердца, когда мы выставляем его вон. Сколько времени мы оказываемся затерянными в думающем уме? Просто сидеть, просто быть бывает часто трудновато. Путаница возникает потому, что мы боремся со своим незнанием, которое переживает каждый момент заново, без предвзятых мнений или переживаний. Это – кровь, лимфа и клеточные жидкости тела. Другой участок, где дыхание вполне заметно, – это та область, где поднимается и опадает живот. Именно прямое переживание подобного рода раскрывает интуицию и прозрение, свойственные уму-мудрости, что приводит ум лицом к лицу с собой. Подобная сдача, подобное освобождение от желания быть иным, нежели то, что мы есть в этот самый момент, – и есть то, что освобождает нас от ада. Он создает отдельную Вселенную с обусловленной задней мыслью, которая говорит: «Я вижу, я вкушаю, я касаюсь». Любая возникающая мысль – всего лишь старая мысль. В нас есть место для всего этого. Попытки скрыться от этих отрицательных состояний, отвлечься или убежать, послужат для них просто приглашением вернуться в силу отрицательной привязанности. В дарах этого рода мы даем самое меньшее из того, что имеем, а потом нам еще хочется узнать, стоило ли давать вообще. Очень скоро мне стало ясно, что работа с умирающими оказывается средством работы над собой. Все эти виды отвращения противодействуют тому, что есть ; все они создают преграду для свободно текущего ума, который познает вещи в каждое мгновенье такими, каковы они есть, и не желает их переделать. Налицо просто ясное, точное, мягкое наблюдение за дыханием. Тот объем пространства, который мы все еще отрицаем, – это расстояние между нами и полнотой. Методы подобны колючке, которую берут, чтобы вытащить другую колючку; а когда заноза вынута, обе выбрасываются. Освободитесь. Но каким бы наименованием ни пользоваться для обозначения этого состояния, имя – это не реальность. Медитация вводит нас в непосредственное соприкосновение с большей частью того, что мы такое. Если же гнев ясно виден, он никого не оскорбляет; он оскорбляет кого-нибудь только тогда, когда мы теряемся в нем. Эти состояния ума бывают крупными событиями только тогда, когда мы питаем их или боремся с ними. Осознавание на этом уровне ума меняет взаимоотношения с нашей обусловленностью, с нашей кармой. Если где-то все еще остается ожесточение, примите также и его; пусть оно рассеется по мере того, как растет прощенье. Дыхание в целом чувствуется входящим и выходящим; все дыхание переживается на уровне ощущения, прикосновения. Мы можем увидеть, как работает освобождение. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш. В течение жизни многие обстоятельства даны кармически; одно из них – то, что с каждым объектом ума возникают кармически обусловленные чувства притяжения или отталкивания, а иногда и безразличия. Если внутри тела возникнет какое-то ощущение, пусть осознавание распознает его как ощущение. Это «познавание» есть следствие естественного процесса, который существует сам по себе, без необходимости в добавочном «познающем» субъекте, в некоем «я», которое так или иначе предполагает ответственность за этот по сути своей безличный процесс. Насилие создает неподвижность ума, особого рода целевое ориентирование, которое желает, чтобы вещи были другими; а это представляет собой давление на данный момент, попытку пробиться в будущее. И по мере того, как практика дарения медленно раскрывает нас, мы постепенно становимся способны отдаваться, освобождаться от всего, что препятствует прямому переживанию потока, от всего, что препятствует нашему пониманию. Однако и в этом случае, если мы думаем, что Будда более реален, чем что-то другое, если мы упорствуем в идеях о том, чтобы стать или не стать Буддой, тогда даже Шакьямуни Будда становится демоном, становится преградой для естественного света. Многие окружавшие ее соглашались с тем, что если она принесет в мир еще одного ребенка, это, пожалуй, толкнет ее на край гибели. Просветление – это свобода; помысел о просветлении – это темница. Вы словно прижали лицо к стеклу, чтобы увидеть какую-то вещь на витрине. Каждое мгновенье – это совершенный круг. Тот, который спрашивает: «Кто же наблюдает?» – это еще одна мгновенная вспышка мысли, замеченной нами; нет «никого», кто наблюдает; налицо только осознавание. Есть такое древнее китайское проклятье: «Чтоб тебе родиться в интересное время!» Если мы родились в интересное время, наше внимание может быть отвлечено, и мы никогда не возьмемся за подлинную работу по раскрытию своей естественной мудрости. Нужно пребывать в безопасности; нужно быть счастливым. Тогда мы видим, что «сердце» и «ум» – это термины, удобные для употребления; но они могут оказаться ограничителями нашего понимания, если превратятся в понятия, усиливающие расчлененность ума. Как отвечает ум на то, что больше нет дыхания, на то, что больше нет жизни? Какова мысль о том, что «больше нет вдоха, нет выдоха»? Он начинает внутреннее усвоение мантры следующим образом: «ом мани падме бык; ом мани падме бык; ом мани падме бык». Если мы прислушиваемся к сердцу и наблюдаем за своими действиями, мы учимся у самих себя. Недеяние означает действие без чувства «себя»: это уместное действие, но без привязанности. Да будут все наши раны, все наши страдания – да будут они исцелены силой нашей любви к себе и друг к другу. Это – совершенная декорация, внесловесный уровень осознавания, доступный нам все время. Если бы думание приводило нас к истине, все мы к настоящему времени были бы великими мудрецами, потому что наше думание сделало все, на что мы способны; мы продумали все по поводу того, кто мы такие, что мы делаем, как надо это сделать. Возникают помыслы. Часто им так сильно хочется чего-нибудь, что приходится в поисках нужной вещи ходить из магазина в магазин; затем мы покупаем ее, а через час слышишь: «Лучше бы мы ее не покупали… мне хотелось синюю…» Такое и вправду разбивает сердце; а ведь так со всеми нами. И мы устремляемся за чем-то прочным, мы опять хватаемся за сомнение или страх; мы создаем демона, чтобы он убеждал нас в нашей реальности. Погрузитесь обратно в единую силу, в единый ум, в единое тело, в энергию самого осознавания. Таковы условия ума, его обусловленность. Когда он собирается удалиться, мастер говорит ему: «Работай с этой мантрой каждый день и возвращайся ко мне через месяц – расскажешь, как у тебя идут дела». Эти отметки могут поддерживать остроту и ясность осознавания того, что происходит в данный момент. Переживание понимания есть мудрость; попытка же удержать это понимание, передать его в словах, есть знание. Поэтому мы наблюдаем ум, пользуясь им как средством, чтобы увидеть то, что скрывается за ним. Мы отвели себе очень небольшое пространство для незнания. Когда мы наблюдаем ум, не вынося суждений, мы ясно видим различие между думанием и следящей мыслью. По его словам, нам так надо заниматься практикой, словно бы для завершения своей работы у нас было еще много жизней, по крайней мере, девяносто девять, – и при этом не терять понапрасну ни единого мига. Я видел, как сильно мы недооцениваем способности человеческого сердца, как мы думаем, что можем оказаться полезными только благодаря какому-то знанию. Что я за болван!. Пустота – это необъяснимый простор, в котором мы возникаем; это – сама истина; и вся идея о том, что «кто-то» шагает в пустоту, представляет собой просто еще один пузырь, проходящий мимо. Освобождаясь от того, кем мы воображаем себя, освобождаясь от своей попытки контролировать мир, мы приходим к своему естественному существу, которое все эти годы терпеливо ожидало нашего возвращения домой. Хотя «я» представляет собой удобное средство повествования о внутренней перемене, где же можно увидеть это «я» в любом другом месте? Но рассудочный ум говорит: «Даже несмотря на то, что ты не можешь найти прочное отдельное „я“, оно все-таки есть». Думающий ум превращает в думание целый мир. Человек умирает, и мы даже не знаем, помогли ли мы ему. Почувствуйте его плотность; почувствуйте силу тяжести, когда ягодицы покоятся на подушке, а колени касаются пола. И только содержание этого необъятного простора ума, будучи определено, как отдельное «я», ограничивает то, что мы такое. Есть сотни случаев приязни и неприязни, тысячи мнений, десятки тысяч обусловленных предыдущими переживаниями понятий о том, какими должны быть вещи. Естественная деятельность ума – блуждания. Поэтому она сумела сделать все. Постепенно мы доходим до того, что можем с ясностью наблюдать приязнь и неприязнь. Материю, полную ощущения, полную жизненной энергии. В своем пробуждении мы начинаем переживать тотальность данного момента. К тому времени, когда ему нужно вернуться к наставнику, он чувствует себя счастливее, чем когда-либо прежде. Счастье представляет собой более глубокое удовлетворение, чувство целостности, отсутствие нуждаемости. Не усиливать их отвращение к болезни, потому что эта болезнь и есть то, с чем им нужно работать. Только свет, парящий в обширном пространстве. Это «познавание» есть следствие естественного процесса, который существует сам по себе, без необходимости в добавочном «познающем» субъекте, в некоем «я», которое так или иначе предполагает ответственность за этот по сути своей безличный процесс. Ничто не встречает препятствий, ничто не прибавляется; целая Вселенная предстает, как хочет, и нам дарована благодать ее восприятия. Пенье птицы – просто слушанье. Мой друг сказал, что он не желает метода, который предлагает лишь постепенное пробуждение; ему хотелось огромной вспышки – и чтобы со всем раз и навсегда разделаться. У нас было бы больше места, куда расти. Часто, когда мы становимся лицом к лицу с какой-то возникающей вновь и вновь проблемой, мы думаем, что вообще в каком-то смысле дурачим себя, рассуждая о каком бы то ни было пробуждении. Материю, полную ощущения, полную жизненной энергии. Если в уме существует какая-то нужда, то такой момент ощущается как неполный. Мы можем наблюдать, как неосуществленное желание внезапным рывком переходит в гнев. Тыльные стороны стоп и их подошвы. Видение того, что происходит, даже если признать это неприятно, может вызвать очень хорошее чувство, потому что это истина данного момента, а истина прекрасна. А что делать теперь, когда энергия вышла из равновесия? – О, это неплохая мысль! – Кстати, а что такое просветление? Мы перестали выказывать страх или одиночество, но этим одиночества не прогонишь. А затем даже и наблюдатель, который стоит на переезде, оказывается всего лишь содержимым одного из этих товарных вагонов, просто еще одним объектом ума.